Гинзбург, также вслед за Толстым, не приемлет художественный вымысел в современной прозе. Толстой, подаривший человечеству столько незабываемых вымышленных персонажей, событий и целых объемных миров, в 1905 году предрек отмирание художественного вымысла: «Мне кажется, что современем [sic] вообще перестанут выдумывать художественные произведения. Будет совестно сочинять про какого-нибудь выдуманного Ивана Ивановича или Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни»[399]. Толстой усомнился, что у художественной литературы есть будущее, и предположил, что было бы честнее и порядочнее сообщать о своих наблюдениях прямо, а не при посредничестве художественного вымысла.
Гинзбург, совсем как поздний Толстой, находит художественный вымысел чем-то постыдным. В 1933 году она передает разговор с поэтом Николаем Олейниковым на эту тему: «Мы говорили долго о непостижимости того, как писать прозу. Уже ничего не может быть постыдней как написать: такой-то подошел к столу и сел. И вообще все существующие способы изображения человека – навеки скомпрометированная фикция»[400]. Здесь она употребляет слово «фикция» в смысле «фальсификация», но применение приемов художественной литературы казалось ей особенно «скомпрометированным» способом изображения действительности. В следующем году негативное отношение Гинзбург к художественной литературе только окрепло: «Выдуманные люди и ситуации ‹…› внушают мне некоторое отвращение»[401].
В отвращении Гинзбург к вымыслу отразился дух 20‐х годов ХХ века, когда читатели нетерпеливо хотели увидеть в текстах отражение текущего момента и требовали, чтобы этот новый материал был показан в гиперреалистической манере[402]. Как обобщает Гинзбург в черновике своей статьи «О записных книжках писателей»:
Интерес к бытовому документу связан обычно с повышенным требованием материала в литературе; требование материала свойственно периодам больших исторических сдвигов, когда литература не поспевает за предъявляемым ей социальным заказом[403].
На формалистов повлияло энергичное движение, которое вырвалось на общественную сцену в 1922–1923 годах, – «Левый фронт искусств» (ЛЕФ) во главе с Осипом Бриком, ратовавший за «литературу факта»: за работу в бытовых, традиционно внелитературных и нехудожественных жанрах (газеты, журналы, мемуары, письма, дневники и т. п.). В 1920‐е годы то, что раньше считалось «внелитературным», всего лишь частью «быта», стало восприниматься как «литература» (эту смену ориентиров рассматривает Тынянов в «Литературном факте»). И Тынянов, и Эйхенбаум писали, что журналы и газеты могут сделаться новой «большой формой», которая придет на смену роману: статьи разных авторов могут мыслиться как единое произведение, выстроенное редактором