. Он задумывал свои записи как материал и источник вдохновения для писателей грядущего, работавших в других жанрах прозы
[417]. Документальная проза Гинзбург о социальной действительности, в которой существовала интеллигенция, была призвана указать выход из литературного тупика, кризиса романа, но сомнительно, что сама Гинзбург воспринимала свои записи как материал для текстов других авторов. (Если она когда-либо и рассматривала ведение своих записных книжек как подготовку к работе над другими произведениями, то определенно видела автором этих произведений себя.) Вяземский делал записи с 1813 года до конца жизни, по 1877 год (как указывает Гинзбург в издании 1929 года) или по 1878 год (согласно публикации в десятом томе полного собрания его сочинений, вышедшем в 1886 году) – на протяжении длительного периода, который охватывает как зарю профессионализации русской литературы, так и высочайшие достижения этой литературы в области великого реалистического романа. Записи Гинзбург, сделанные с 1925 по 1990 год (по воле судьбы, этот период длился почти столько же лет, как и период, когда вел записи ее предшественник), охватывают почти всю историю литературы в советское время, от времен «литературы факта» до грандиозного мифотворчества социалистического реализма и поворота к мемуаристике и документальной прозе в годы перестройки.
Гинзбург отчетливо сознавала параллели между своим временем и тем же периодом предыдущего столетия – переходом от 20‐х годов к 30‐м в XIX веке. Она характеризует 30‐е годы XIX века как десятилетие, когда был повышенный интерес к «материалу» и «подлинному чувству», которые не подверглись «нейтрализации» эстетической формой (что напоминает один из ее разговоров с Бриком о Шкловском)[418]. Заимствуя у Тынянова термин, характеризовавший 20‐е годы ХХ века, она называет 30‐е годы XIX века «промежуточным периодом» – «периодом использования, переработки и преодоления высоких достижений предыдущих десятилетий»[419].
В предисловии, написанном в 1929 году, Гинзбург вступает с ЛЕФом в двойственные отношения[420]. С одной стороны, она ссылается на ЛЕФовскую «литературу факта» и монтажную литературу, а также пишет: «Наша литературная современность, с ее неопределенными беллетристическими формами и повышенным интересом к мемуарам и материалам, создает благоприятные условия для восприятия неофициальной деятельности Вяземского»[421]. С другой стороны, она отказывается следовать тенденции ЛЕФа – то есть приравнивать «литературу факта» к поэме или роману, – а