— Значит, чистосердечно признали свою вину в том, что не умерли в лагере с голода, — констатирует Харитоненко. — Ну, а как было на самом деле?
Как было на самом деле? Может, следователь хочет, чтобы нынешний Николай Иванович разобрался в мыслях тогдашнего Кольки Мисюры. Не торопит с ответом, копается в каких-то бумагах. Как же было тогда, о чем думал?.. В толпе умирающих от голода, безмерной усталости и зноя втащился в окруженный колючей проволокой сортировочный загон лагеря советских военнопленных около польского города Хелма. Свалился среди пыли и вони пропотевшей одежды. Все же закончился покойницкий путь. Покойницкий! После «хенде хох» и «капут» узнал мудреное «химмель-фартштрассе» — «дорога на небо». Конвоиры не раз со смехом повторяли, а сосед оказался учителем… Что теперь? Не могут же они всех убить, ведь он добровольно, с листовкой «Штык в землю!»… Его-то за что? Должны разобраться.
— Всем встать! — командует обер-лейтенант. — Шеренгами в пять рядов — стройся!
Поднимаются пленные, шатаясь, выстраиваются в кривые ряды, друг друга поддерживают. Не у всех хватило сил подняться.
— Ай-ай-ай! — офицер укоризненно покачал головой. — Не солдаты, а битые бабы. Ни равнения, ни выправки, никакой дисциплины.
— Тебя бы без воды и жратвы, сразу бы сдох! — раздалось из рядов.
— Это кто так сказал? — не повысил голоса офицер. — Молчите? Значит, я сказал правильно: вы не солдаты, а трусы.
Раздвигая товарищей, выходит из третьего ряда великан в окровавленной гимнастерке, лоб забинтован посеревшей от грязи тряпкой, в глазах лихорадочный блеск.
— Я сказал! — приближается великан к офицеру. — Я сказал и скажу еще кое-что. Вы не солдаты, не офицеры, поганая фашистская сволочь. Не жить вам на нашей зем…
Выстрел оборвал его на полуслове, офицер продолжает стрелять в распростертое на земле тело. Кажется обер-лейтенанту, что вскочит великан и набросится. Расстрелял всю обойму, опомнился. Нехорошо получилось: еще подумают, что он испугался. Ничего, пусть знают, каков немецкий порядок.
— Кто не выполняет приказ, будет расстрелян. Командирам и комиссарам выйти из строя! — командует оберлейтенант и после небольшой паузы объясняет: — Вас переведут в офицерский лагерь.
Офицерский лагерь! Мало кто верит, и все же, стараясь сохранить выправку, выходят командиры и комиссары из угрюмых рядов. Кто сразу, кто чуть погодя, кто еще позже. Напротив общего строя вытянулся цепочкой еще один — тоже в рваной и окровавленной одежде, но независимые, гордые, не сломленные дорогой страдания и смерти.
Переждал офицер, идет вдоль красноармейских рядов. Пройдет несколько шагов — останавливается, разглядывает одежду и лица, тычет пальцем, командует: