— Это, господин полицейский, тот же колхоз, только не в селе, а в Одессе. Работал там напополам с государством.
— Это как понимать?
— Полдня — направо, для советской державы, полдня— налево, для своего интереса. Державе приятность, и мне хватало на шкалик.
— Ав тюрьме приходилось сидеть?
— Не мечтал и не думал.
— Как же ты из «Союзтранса» попал в моряки?
— Моряки — это те, что плавают на корабликах, а я только носил тельняшку и черным клешем разворачивал сердца севастопольским девочкам.
— Что же ты делал в Севастополе?
— Что я делал? — мечтательно повторяет Лясгутин. — Честь имею, шофер береговой службы Черноморского флота. Служить бы да служить, жаль — война помешала.
Чудно говорит Лясгутин и не очень почтительно. Однако это не злит: чем-то карманник притягивает.
— Как думаешь жить?
— Разве тут можно думать, разве тут развернешься! — тяжко вздыхает Лясгутин, показное молодечество будто ветром сдуло.
— А как насчет службы немецким властям?
— Можно послужить, господин полицейский! Я же молодой и красивый, помирать не охота. После севастопольских девочек такой вариант меня не устраивает.
— Вижу, ты головастый парень, — хвалит Лясгутина. — Доложу начальству, только и ты себя оправдай. Шныряй, ищи командиров, комиссаров, евреев, тех, кто готовит побег. Докладывай при обходе. Будет срочность — иди в полицию, спрашивай полицейского Мисюру Николая Ивановича. Понял?
— В Одессе, господин полицейский, за такую приманку двинул бы кастетом, а тут предложение принимается. И знаете почему? Потому, что Одесса и Хелм — две большие разницы. В Одессе тех, кто скурвится, убивают. Тут убивают тех, кто не скурвится.
— Старайся. Это же легче, чем жульничать в твоем «Союзтрансе». А этим, — кивнул на стоящих в стороне пленных, — скажешь: делал допрос, выяснял, кто такой и откуда.
Долго Лясгутин не давал о себе знать, и вдруг:
— День добрый, господин полицейский!
— День добрый, работничек. Что-то от тебя ни слуху ни духу.
— А мы попусту не ходим. Сварганил дельце, вот и явился.
— Какое дельце?
— Один организует побег, — таинственно шепчет Лясгутин. — Ищет желающих, мне предложил.
Обрадовался удаче, но вида не показал: пусть не зазнается босяк. Раскинув мозгами, принял решение:
— Для видимости задержу тебя, дам по рылу и поведу в полицию. Пойдем, незаметно укажешь на заговорщика.
— Вот стоит, верста коломенская, усы рыжие.
— Как разговариваешь? — размахнулся и трахнул Лясгутина. — Пошли в полицию, я тебя поучу!
Пришли в комендатуру, доложили обер-лейтенанту Мусфельду. Тот похвалил и ему, Мисюре, приказывает: