— Ваш «вклад» — одна из тем нашей беседы, но начнем с раскаяния.
— Я готов!
— На очной ставке со свидетелем Бердичевским вы дали правильные показания?
— Так точно!
— Подтверждаете свои показания на очных ставках со свидетелями Сулимой и Недобой, с обвиняемым Лясгутиным?
— Так точно, гражданин генерал!
— Вот давайте разберемся, — предлагает Николай Петрович. — Очные ставки произведены после вашего заявления. Зачем они понадобились следователю?
— Не знаю, гражданин генерал.
— Неужели? Знаете, Мисюра. О раскаянии вы только писали, но не каялись. Убедились на очных ставках в доказанности вашего участия в массовых убийствах узников гетто Ленчны, Дрогобыча и Наварии — тогда стали давать правдивые показания. Вот как выглядит ваше раскаяние.
— Виноват! — опустил голову Мисюра. — Не хватало сил сразу все рассказать. Стыдно не только рассказывать, стыдно вспоминать весь этот кошмар.
— Нет, Мисюра, дело не в стыдливости, а в тактике вашей защиты. Вы ведь решили каяться не в своих преступлениях, а в злодеяниях Гитлера, Гиммлера, комендантов Вильгауза и Гебауэра, то есть в содеянном другими. Решили, что нет свидетелей ваших преступлений, не учли показаний других вахманов. Не сомневались, что узники гетто Ленчны расстреляны все до единого: сами добивали последних. А вам дали очную ставку с Бердичевским. Вы твердо знали, что убиты все узники Наварии. Однако забыли, что на кирпичном заводе работали не только узники. И вам дали очные ставки с Сулимой и Недобой. Так же получится при допросах о других преступлениях. Все доказаны, иначе следователь не предъявлял бы. Это, так сказать, вам для размышления, а теперь побеседуем о послевоенных годах. Итак, по-вашему, все это время мы с вами делали общее дело?
— Тут не может быть сомнений! — восклицает Мисюра. — Моя послевоенная жизнь у всех на виду.
— Смотря о какой жизни говорить, — замечает Николай Петрович. — Одна ваша жизнь действительно была на виду, это работа на публику. Истинная же, как и раньше, была враждебной нашей стране. Вы, Мисюра, и теперь готовы служить врагам Советского государства.
— Гражданин генерал, зачем же, извините, возводить напраслину?
— Напраслину! Тогда объясните, откуда у вас такое богатство? — интересуется генерал.
— Личная собственность разрешена Конституцией, и я уже объяснил следователю, как она приобретена, — с достоинством напоминает Мисюра.
— Следователь проверил ваши объяснения, и от них ничего не осталось. — Николай Петрович достает из папки документы. — Прежде всего разберемся с домом покойной тещи. Вот справка сельсовета, а вот объяснения гражданина Пинчука. Дом продан за полторы тысячи рублей. Теперь об ондатрах. Родственники и соседи тещи показали, что она в течение года выращивала до десятка ондатр. Это справка о продажных ценах в те годы. За десять лет — четыре тысячи. Значит, весь тещин вклад в благосостояние вашей семьи определяется суммой в пять с половиной, пусть шесть тысяч рублей. Ваша средняя зарплата — двести рублей. Прибавим доходы Марии Петровны: работая продавцом, получала до ста двадцати рублей, перешла на пенсию — семьдесят. Даже если жили расчетливо, не балансируются приход и расход. Изъятые у вас драгоценности, обстановка и вещи оценены в четыреста семьдесят две тысячи рублей по государственной стоимости. По комиссионным ценам стоимость вашего состояния утраивается. По заключению эксперта-ювелира, отдельные бриллианты уникальные, их оценка весьма условна. Так вот, возникает вопрос, на какие средства приобретены эти ценности?