— Кормила, — выдавил он через силу.
Было видно, что ему непросто даётся этот разговор, но он держится, не срывается и не уходит от него. И это вселяло очень большую надежду!
— Вот, а это уже не один и не два часа в день. Малыш в это время смотрит на неё, чувствует биение сердца, трогает кожу, слушает голос, вдыхает запах, получает ласку.
— Я понял, — голос Зигвальда был глух. — Но потом это забывается. Лично я не помню свою мать, только портреты.
— Что? — я растерялась от такого откровения. — Но Беренгария говорила, что ваши родители погибли несколько лет назад… Портреты показывала…
— На них мачеха, — Зиг оттолкнулся от стены, подошёл к круглому окну. — Моя мать умерла в родах вместе с новорожденной сестрой. И я не помню ни её голоса, ни запаха.
— Твоё сердце помнит, — я встала, сделала к нему небольшой шаг.
Не знаю, зачем, меня просто тянуло к нему. Я чувствовала, как что-то важное происходит в данный момент, а ещё как никогда осознала, что вот оно — зерно проблемы!
— И что оно может помнить? — иронично хмыкнул Зигвальд.
— Всё. А ещё оно тоскует, — снова шаг навстречу. — Возможно, под влиянием обстоятельств, оно заледенело снаружи. Скорее всего, именно поэтому ты и пошёл на брак по расчёту — потому что недополучил материнской ласки и считал присутствие любви в браке ненужным элементом.
— Глупости, — он резко повернулся ко мне, в его глазах плескался протест и немного растерянности. — Моя мачеха была хорошей женщиной, она любила отца, заботилась о нас с Крайлом одинаково!
— Я не спорю, — примирительно подняла руки. — Но она — другая. И было время, когда твоей матери не стало, ты оказался один на один с отцом, который потом привёл в дом чужую женщину. Ты привыкал к ней, вы притирались друг к другу, а потом тебя отдали в школу, так?
Я знала, что у Зигвальда и Крайлаха разница в возрасте шесть лет — Беренгария рассказывала. То есть, скорее всего, ему было около трёх-четырёх, когда не стало его родной мамы.
— Именно так, — он покачнулся и… тоже сделал шаг навстречу.
— Потом родился твой брат, всё внимание было ему, а потом ты подрос, стал считать себя крутым воином, которому не нужна женская юбка, разве что для развлечений. Так?
Он молчал. Сжал зубы так, что иногда был слышен скрип, тело его напряглось, взгляд стал угрожающим.
— Мы говорили об Илладаре, с чего вдруг разговор перешёл на меня?
И тут я не выдержала — заплакала. Не хотела, старалась сдержаться, но не могла. Обзывала себя слабачкой, но меня просто разрывала на части внутренняя боль. Ужасная, скручивавшая внутренности, выворачивающая душу. Словно я снова слилась с ним, почувствовала его нутро.