— Какая ты красивая! — едва я одёрнула подол после того, как надела полный боекомплект, Илюша вышел из ванной.
— Тебя тоже надо переодеть, — Беренгария взяла в руки его одежду, подошла поближе. — Давай, сынок, я тебе помогу.
Илья замер, а мы затаили дыхание. Она назвала его сынком. Сейчас будет либо принятие, либо взрыв.
— Тётя, — он не стал кричать, но голос был сдавленный. — Ты — моя тётя. Не мама.
Сказал и принялся переодеваться. Молча, насупив свой маленький нос. Мы снова отвернулись, а я только сейчас отметила странность: в туалет он пошёл один, а раздеться перед нами не постеснялся.
Всё-таки в голове у него полная каша, которую разгребать и разгребать.
Одевшись, Илюша так же молча направился к выходу, мы поспешили за ним. Я обняла его за плечи, Беренгария обошла и открыла дверь соседней комнаты — она находилась почти напротив нашей. Окон в ней оказалось меньше, выходили они не в сад, а на какие-то постройки, но лучше так, чем общая ванна с Зигвальдом. Стол оказался уже накрытым — там стояли блюда под металлическими колпаками, чтобы не остыли, несколько кувшинов с напитками и два прибора.
— Виви вам всё приготовила, приятного аппетита, — Беренгария вымученно улыбнулась и поспешила уйти.
Я сглотнула горький ком, но раскисать не стала. Некогда! Тем более так хочется кушать…
— Она хорошая, — выдал мне Илья, едва я его усадила за стол, — но не мама. Вот ты.
От удивления я неловко села на стул, он с противным скрипом сдвинулся, из-за чего я потеряла равновесие и грохнулась прямо на пол.
Илья расхохотался. Весело, заливисто, а я не знала, как реагировать. С одной стороны, хорошо, что не плачет, с другой, так больно задницу, несмотря на кучу юбок. Да и надо его приучать, что такое хорошо, и что такое плохо. Прямо как у Маяковского, да.
— Мне больно, — я поднялась, вернула стул на место, аккуратно села. — Падать на пол вовсе не смешно.
С этими словами я принялась открывать тарелки с едой. О, чего там только не было! Какое-то зеленоватое пюре, куски жареного мяса, нарезанные кусочки вполне себе знакомых овощей, фрукты.
— Прости, пожалуйста, — вместо того, чтобы разглядывать блюда, Илья смотрел мне в глаза.
— Я больше не буду смеяться, когда тебе больно.
О, какую он длинную фразу произнёс! Умница!
— Хорошо, я тебя прощаю, — улыбнулась как можно более ласково. — А вообще ни над кем смеяться не надо, если человеку больно.
— Даже над отцом? — он был настолько искренен, что я чуть не расхохоталась, но, конечно же, сдержалась.
М-да, вот на каком месте стоит у него Зигвальд — на последнем. Впрочем, чему тут удивляться? Всё закономерно.