То ли просто лишили коня.
А припомнилось все: и поклон до земли,
И персидский наряд на царе,
И суровость, и то, что домой не пошли,
И что персов полно при дворе.
Те мальчишки, которые служат царю,
Сговорились убрать его прочь.
Он не должен был утром увидеть зарю,
Да не дома он пил в эту ночь.
Беззащитен он был бы от ног до волос,
А мечи у мальчишек остры.
Если с юностью ссориться, царь, довелось —
Ты не в гору идешь, а с горы.
Их раскрыли. Бессонно пытали потом.
И забили их всех наповал.
Хоть в числе заговорщиков выцветшим ртом
Каллисфена никто не назвал.
Но в случайных намеках, сквозивших едва,
Отделив от пустот существо,
Александр Каллисфеновы слышал слова,
Узнавал непокорство его,
Споры те, что, бывало, с ним вел по ночам.
Отвлекаясь от чаш и от дел.
Каллисфена не отдал пока палачам,
Но в железные цепи одел.
В тесной клетке за войском его повезут —
Пусть в покое помыслит пока
Над собой, над судьбой…
Разыграется суд,
Как домой доберутся войска.
Аристотель пусть будет на этом суде —
Пусть глаза прикрывает рукой…
А пока трубачи протрубили везде —
Войско в новый снялось непокой.
Кто же знал, что замолкший ораторский рот
Станет горек и сер, как сухарь.
Что от вшивой болезни историк умрет,
И судить будет некого, царь.
Ты вступил в край слонов, леопардов и кобр,
Только ширится список обид —
Аристотель был смолоду крут и недобр,
Каллисфена тебе не простит.