— Ну, мне тоже не мед!
— Я думаю! Слушай, и часто у нее такие пирожки?
— Не знаю, меня она не угощает.
— Тебя и нельзя — еще привыкнешь… О, Марфа Петровна, вы же себя грабите! Я же эти пирожки обожаю!
…Нередко, вернувшись домой, Ксения заставала хозяйку за своими учебниками и книгами. Это Ксении совсем не нравилось. Тем более, что, ознакомившись с учебником, Марфа допытывалась:
— «Теорию государства» учите? Ну и что же такое — государство?
Или:
— А эта «Вселенная» зачем тебе? А что, ученые правда все это знают или только делают вид? Откуда они могут знать, что у мира конца нет?
С некоторых пор Ксения перестала оставлять дома записные книжки. Сдавалось ей, что с тем же откровенным любопытством, с которым прислушивается Марфа к чужим разговорам, заглядывает в чужие окна и книги, заглянет она и в ее записи, если уже не заглянула.
Как-то, по оброненному Марфой замечанию, Ксения поняла, что та читала письма от мамы. С тех пор и мамины письма носила Ксения с собой — трогательные, смешные мамины письма. Хотя мама была врачом, и врачом грамотным, в письмах ее почти отсутствовали заглавные буквы и знаки препинания. Она писала так же, как разговаривала — перескакивая с одного на другое. О том, что их Валерка разлюбил соседскую Аллочку и теперь приходится утешать девочку еврейскими пирогами — ты же знаешь, дочка, как твоя мама печет еврейские пироги, так даже еврейка не испечет. А Валерка все равно вернется к Аллочке, потому что Аллочка — его судьба, это мама знает совершенно точно — по линиям их рук. А сейчас, в свои десять лет он и должен охладеть к Аллочке, чтобы вернуться к ней в юности — кого любят в детстве, тех не любят в юности, уж поверь маме, у одного лишь Гюго это не так, но в книжках и должно быть не так, как в жизни, иначе какой интерес их читать… Да, Валерка решил заняться какими-то опытами, а папа запретил — ну, ты же знаешь, Ксеничка, папу: крики, гром, молния! — но в семье, имей в виду, командует не тот, кто кричит, а тот, кто молчит и умеет без шума настоять на своем, так что она, мама, конечно, все устроила по-своему, примирив Валерку и папу…Твой двоюродный братец Алешка осел, надолго ли, в туманном Мурманске — и тетя Лора рванулась поближе к нему — дай Бог. Чтобы все у него получилось… Ну, моя работа — как водится: мед и деготь. Ей пришлось пойти на большой скандал по своей профсоюзной линии, но она настояла, добилась — за людей она, слава богу, умеет сражаться, не то что за себя. А помнишь ли, Ксеничка, как твоя мама боялась быть педиатром, а теперь уже специалист, куда там! Недавно поспорила по диагнозу с консультантом… Анемичный ребенок, и консультант исписал целый лист страшными диагнозами. А твоя мама считала — глисты, хотя кал не показывал глистов. И стали их гнать. Стояло десять горшков с горячей водой. Мальчонку начало рвать, несколько глистов пошло ртом. А потом все, как надо. И ты бы видела, Ксеничка, сколько гадов умещалось в этом несчастном ребенке — они шли клубками, мы думали, мальчонка потеряет сознание, у него не осталось сил, но ему нужно было только вытерпеть, все шло уже само собой — как роды у роженицы, когда-нибудь ты тоже узнаешь, как это бывает (а как это, в самом деле, бывает? Пока Ксения знала только, как бывает, когда клубками идут стихи — в это время только подставляй блокноты, разбираться некогда, вот-вот задушат)… Лечение мальчишке пришлось повторить, а он — представь себе! — капризничать стал, как и положено нормальному ребенку: не хочу, и все! Тут уж пришлось поработать и воспитательнице, и пионерскому отряду, и, разумеется, твоей маме тоже. Так что, не только согласился, но даже не плакал — великое дело идейность. И теперь парень поправляется, порозовел, и даже характер у него совсем другой сделался, только представь себе, словно это не тот мальчик, что приехал в Джемуши месяц назад. В здоровом теле здоровый дух.