— Завтра утром. Я уже взяла билет.
— То есть попросту вынула деньги и взяла? — отец двинул тарелкой так, что расплескал суп.
Поднялся привычный крик. Кстати, и Людвиг был помянут — уж не к нему ли рвется своевольная, ненадежная дочь? И Ксения тоже кричала: если он сам забыл свою мать, то не должен хотя бы ей мешать навестить бабушку, тем более, что это за те деньги, которые ей же, Ксении отложены.
— Но имей в виду, — кричал отец, — не думай…
— Не нужно мне ваше пальто, — «со слезой в голосе» кричала и Ксения. — Вам же лучше! Хотите, я возьму Валерку? И отдохнете хоть раз!
Отец ушел в другую комнату, пнув напоследок выварку с замоченными уже третий день тряпками. Валерка со вздохом отказался от поездки. Понятно, он не мог бросить на полдороге историю с человеком в ботинках на толстой подошве.
После Ксения с мамой отстирывали тряпки в горячей воде со щелоком. Тряпки пахли уже совсем нехорошо — загнившей грязью. Было парко. Ксения целовала украдкой маму в мокрую — не то от слез, не то от стирки — щеку.
Ужинать Ксения не стала, рано ушла в сарай спать:
— Если кто придет, меня нет дома. Кто бы ни пришел… Я говорю: кто бы ни пришел!.. Да, и Сурен тоже!
Поздно вечером мама все же заглянула в сарай, сказала, что Сурен приходил.
— Надеюсь, вы не сказали ему, что я уезжаю?
— Нет, не сказали, — вздохнула мама.
Присев на топчан, мама еще раз напомнила, что и как передать бабушке, но все это было совсем не нужно — нужно было только, чтобы мама ушла.
Всю ночь Ксения провела в сумасшествии. Все ее силы уходили на то, чтобы не убежать из сарая к Сурену. Но если он придет, думала она с сумасшедшей радостью, тогда все — она будет его, она сегодня же станет женщиной.
Сурен не пришел.
Утром Ксения уже ехала, ехала назад, на север, только теперь не сидела на ступеньках, а лежала на второй полке, сжимая зубы, и хотела, хотела Суреновой нежности, его скорби, его поцелуев.
Бабушка «Крутчиха» — почти полная тезка Ксении — оказалась совсем не похожа на бабушку, несмотря на щербатый рот и сильную проседь. Она забавно смущалась, что она ей, Ксении, бабушка. Прежде чем поставить перед внучкой, обтирала кружку, а потом уголки губ. И при этом сквозь ее смущение, сквозь положенную гостеприимную обходительность так и рвалась смешливая, уж и вовсе уничтожающая старшинство улыбка. Зная, что много лет бабка мучилась с пьяницей-дедом, который и из дому все уносил, и избу два раза палил, а кончил тем, что удавился в запечье, Ксения никак не ожидала этой девчоночьей, равняющей ее с дочерьми и внучкой веселости. Делало бабку равной, а может даже и младшей, еще и несклонность к женскому домодельству. Из работы выбирала Ксения Степановна надворную: принести воды, подкосить травы, убрать в коровнике, обиходить корову. За приготовлением обеда и приведение в порядок дома привычно взялись дочери — и по тому, как гостьей держалась при этом бабка, видно было, что без них ни тем, ни другим она почти не занимается.