Положительно, никто и ничто в Москве не желало замечать, что она приехала совсем другая, овеянная успехом и удачами.
Дни стояли ясные, в институте сквозь шумные приветствия проглядывали летняя отъединенность и длящаяся поглощенность иными заботами и знакомствами.
Милки еще не было. Почти все лето она провела в Москве у тетки, пока мать ездила с младшей дочерью в костнотуберкулезный санаторий. Только в августе Милка уехала к матери и теперь запаздывала.
Приехала Милка спустя неделю и тут же прибежала. Они ужасно обрадовались друг другу, даже как-то больше, чем Ксения ожидала. Одно наслаждение было смотреть на Милку, касаться ее. На вопросы, как прошло лето, ни одна не стала отвечать: Милка поморщилась и лицо ее стало на мгновение серьезным, Ксения махнула рукой — не рассказывать же кому бы то ни было об огромном этом лете!
Они снова потормошили друг друга, довольные, что есть повод повизжать, и отправились шляться по городу.
Милке нужны были пуговицы, но это не значило, что другие магазины ее не интересуют. В конце концов, если не сейчас, то позже ей понадобятся и шляпа, и духи, и туфли, и чулки, и даже меха. Кому же, кому как не Милке носить меха! Синие ее глаза были умопомрачительно сини, щеки — розовы и пушисты, ласковая нежность исходила от ее кожи — честное слово, Ксения готова была пожалеть, что не родилась мужчиной.
Милка держалась так, словно сделала честь Москве своим приездом, и это нравилось Ксении, а Милка, кося на нее глазом, еще веселее входила в роль. Ни черты ее лица, ни фигура не были изысканы, одежде ее не хватало элегантности, а манерам сдержанности. Но факт оставался фактом — Милка смотрела на Москву как на свою вотчину, и это действовало. В магазине Милка получала вещь раньше, чем кто-либо другой. Продавщицам она нравилась так же, как Марфе Петровне. Ксения наоборот чем-то не нравилась продавщицам, меж нею и ними вечно завязывался полуявный, полузатаенный поединок, в котором конечно же терпела поражение Ксения. Так что, по возможности она избегала магазинов. Но сейчас перед ней было такое живое и к тому же поучительное зрелище, что Ксения наслаждалась.
«Скажите, пожалуйста», — обращалась Милка, казалось бы в безличной форме, но при этом было совершенно ясно, что обращается она не вообще к продавщице, а именно к этой — Марии Ивановне, или Аделаиде Максимовне, или просто Танечке, обращается с огромным расположением и с полной уверенностью при этом, что та счастлива ее обслужить. И даже если Мария Ивановна не сразу это понимала, Милка не сердилась — она повторяла просьбу с той же радостно-интимной, вежливо-фамильярной интонацией. И откликались. И Милка мерила вещи, которые ей были явно не по карману, и, состроив задумчивую гримасу и «усомнившись» в вещи, покидала магазин.