— Ну вот, — чуть не вслух говорит она себе, свернув на бульвар, говорит, усмехаясь, словно ей весело. — Вот и сподобились, Ксения Павловна… Нужно бы шубку сторговать… Приличный человек, бухгалтер, а может даже инженер… И воротник каракулевый…
Чтобы окончательно прийти в себя, она к сорока тысячам красных солнц прибавляет сорок тысяч красных от страсти глаз, сорок тысяч красных от ража рож… сорок тысяч красных, как раки, сердец… сорок тысяч красных… но довольно, порядочная девушка о подобных вещах не должна бы и знать… Впрочем, чем больше пакости, тем легче с нею покончить… Пакостная рожа, каракулевый воротник. Кровавый бюджет, красные ступни. Судорожный одиночный страх того человека на носилках.
* * *
— Стоп! Все на свои места!
— Стоп!
Это было Милкино предложение — накопить деньги на поездку в Ленинград, подработав на съемках.
— Ну, дурочка с переулочка, — сказала она, — при чем тут талант? Тебе скажут: иди туда, стой здесь — вот и все. Главное, иметь время для этих съемок. А у кого оно есть, кроме студентов?
И вот они с Милкой и еще с такими же, обряженными в длинные платья, салопы и душегрейки, статистками — на узкой улочке, украшенной старинными фонарями и вывесками.
— Приготовились, начали! Душегрейки и салопы движутся! Не вместе, не вместе! — орут им.
Некто — оператор, что ли? — аж стонет:
— Женя, объясни им, они же ничего не понимают!
Кроме этого Некто, есть еще начальник — человечек, восседающий на чем-то вроде подъемного крана. Наблюдать, впрочем, некогда. Простейшее дело — пройти, но они бьются над этим с самого утра. Часа полтора назад Ксения попыталась пройти как можно естественнее, но ее тотчас остановили. Сам Некто с нею разговаривать не стал, как не разговаривал он ни с кем из статистов.
— Объясните этой девушке, — сказал он раздраженно, — куда она должна смотреть. Объясните: она не должна отставать от женщины в юбке, а наоборот, должна ее обогнать.
И Ксения заторопилась, и еще раз сбилась, и опять услышала окрик, но наконец поправилась и сделала верно, а внутри у нее все тряслось, словно она тащила тяжесть. Теперь она совершенно не думает об естественности, а только о том, чтобы вовремя обогнать женщину в юбке и при этом на кого-нибудь не налететь. Раздраженный голос старшего сейчас не относится к ней, и Ксении хотелось бы, чтобы таких, как она, правильных, как-нибудь выделили из массы непонятливых. Но уже снова командуют двигаться:
— Дым! Дайте дым!
— Начали! Пошли!
— Живее! Живее!
Идут. Вдруг окрик:
— Девушка с воротничком! — а ведь это Милке. — Оглянитесь с улыбкой вот сюда! Сюда! Побыстрее!