Со всеми Ксения знакомилась, протягивала руку, шутила, но восприняла остальных в этой компании не сразу. Ее помешательство было так остро, что она сразу же стала «играть» на Алексея, хотя взглядывала на него не часто — и Милка ей подыгрывала, первая откликаясь смехом на ее шуточки и замечания, даже рассказывала о ней что-то лестное.
Какой-то разговор зашел — об евреях на фронте, о национальностях и национальном вопросе, о Горьком и Маяковском. Хозяин квартиры — высокий, костистый, молчаливый до этого, спорил с неким Антоном Сергеевичем, которого одного здесь только и звали по имени-отчеству, хотя был он не старше других — невысокий, с острым взглядом небольших, глубоко сидящих глаз.
Антон Сергеевич сыпал цитатами, а хозяин говорил, что цитаты — не доказательство.
— Ты мне давай отсюда, — постукивал он себя по голове.
— Ну, если для тебя классики — не авторитет…
— Они могут ошибаться так же, как я.
— Видимо, они ошибаются меньше, чем ты, если они вожди, а ты капитан. Открывать заново велосипеды…
— Человек — не велосипед, а история — не паровой двигатель, — влезла в спор Ксения.
— История — не паровой двигатель, но у нее есть свои непреложные законы, — откликнулся Антон Сергеевич.
— Цитата — не закон.
Собственно, только они втроем и спорили. Сосед Ксении, добродушный хохол Семен, явно ухаживал за ней — подкладывал, что повкуснее, в ее тарелку. Но главное — с мальчишеским интересом смотрел на нее Алексей: сидел рядом с Милкой, а смотрел на нее.
Спор продолжался. Милка взбунтовалась: «Танцевать!». Поставили пластинку. Семен поторопился пригласить Ксению. Хозяин с Антоном Сергеевичем ушли на кухню продолжать спор. Алексей танцевал с Милкой, но поглядывал на Ксению. Он, видимо, был неглуп, хотя бы уже потому, что держался так просто.
На второй танец Алексей пригласил ее, приложив к этому усилия — ему пришлось не заметить Милку. Ксения покосилась: нет, Милка не сердилась. И правильно. В любом случае Ксения повернет вспять, отойдет в сторону. Ей ведь нужно совсем немного: даже не вечер — пол-, четверть вечера, один-два танца. Ей нужно, чтобы Алексей на минуту сбился, забыл, кто он и что, куда идет, что делает. Четверть вечера. На большее-то ее, пожалуй что, и не хватит. Не в силах человек обаять другого, властительно на него действовать долго. Это не то что понравиться невольно, не прилагая усилий, вот хотя бы как Семену, задетому рикошетом. Может быть, и этого часа не получилось бы у нее с Алексеем, не подыграй, заранее расписав ее, Милка, не будь Ксения новенькой, а потому неожиданной в их компании, не влюбись вдруг в нее Семен, не попади она сразу же в ноту. Но сейчас шло, получалось. Она включила все «осветители» — ей удалось их включить, ей удалось вызвать то, что у поэтов зовется вдохновением, а у женщин очарованием. Бог с ними, что они ненадежны, эти юпитеры, и готовы выключиться в любую минуту. Сейчас Алексей танцевал с ней и был молчалив и робок. Он все глубже уходил в себя навстречу ей. Только бы ближе! Только бы ниже и ниже его лицо! При этом она не забывала улыбаться окружающим, шутить.