Танец кончился. Хозяин и Антон Сергеевич стояли у стола с пустыми рюмками.
— Потому что у человека есть черепушка, — говорил хозяин. — И она не просто подставка для глаз и ушей.
Патефон выключили. Выпивали. Алексей, откинувшись на спинку дивана, казалось, дремал, но, открыв глаза, сразу взглянул на Ксению, и взгляд его был совсем не сонный — робкий и вопросительный. Пора было кончать эту совсем небезобидную игру; убавить свет, спустить флаги. Лучше бы просто исчезнуть, но Милка не пускала — тогда бы и Милке нужно было уйти. Ксения обмякла. На Алексея больше не смотрела. Танцевала с Семеном, терпеливо внимая его простодушным комплиментам. Когда же стало невмоготу, села слушать фронтовые истории хозяина и Антона Сергеевича. А сердце ныло. Уж очень податлив оказался Милкин красавец. Стоило Ксении обмякнуть, осесть внутренне — и Алексей все чаще возвращался взглядом к хорошенькой, разгоряченной вином Милке. Если он так уж легко отойдет, Ксения, пожалуй, и не поверит, что хоть час, хоть полчаса владела им.
Милка и Алексей шушукались.
— Я бы им всем в Ленинграде, — говорил Антон Сергеевич, — всем без исключения, — героя дал: кто был и выдержал… Кто был и выдержал — за пять-десять шагов перед ними снимать шапку и кланяться в пояс!
Заслушалась. Когда оглянулась, Милки с Алексеем уже не было. Засобиралась и она. Семен попробовал увязаться за ней:
— Подождите, пойдем вместе!
Ксения весело отказалась:
— Нет-нет, я спешу.
— Будем спешить вместе.
— Я же сказала — нет.
Возвращалась чуть живая: для чего столько стараний, столько боли? И ведь стыдно, стыдно же! Если бы она была старше и была фронтовичкой, наверное все это казалось бы ей так ничтожно. А уж если бы действительно — страсть, ни на кого бы она не оглядывалась, ни в чем не притворялась.
* * *
В институте Милка откуда-нибудь издали махала Ксении рукой. И убегала. Дни были пусты, И пусты вечера. И росло беспокойство: столько лет, размышлений, идей, и — всё: ничего не сделано. Случись умереть — и после нее не останется ничего. Пересилила себя, позвонила Людвигу:
— Здравствуйте. Узнаете?
— Ну наконец-то, — спокойно но тепло откликнулся тот. — Сменили гнев на милость?
— Как вы живете?
— Вашими молитвами.
— Очень возможно. Я — всегда вам желаю всего самого лучшего.
— Несмотря на мои грехи?
— Все мы грешны.
— Вот как? И вы? — голос смеялся. — Хотели бы зайти ко мне?
— Да.
— Так. В субботу вас устроит?
Это было праздником — суббота у Людвига. И она настала. Вот только зря заговорил Людвиг о Милке:
— З-знаете, я ведь и в самом деле чувствую себя ви-виноватым.