— Не стоит об этом, Людвиг Владимирович!
— Я хоть и не так безнадежно стар, как это наверняка представляется вам, но все-таки достаточно взросл и у-мудрен, ч-чтобы…
— Ой, да Милка тоже виновата!
Пауза, в которую Ксения поняла, что, кажется, что-то сморозила. И точно:
— Н-ну вот, я опять начинаю з-злиться, а ведь, ка-залосъ, полон смирения.
— Смирения? Вы?
— А что, я, по-вашему, нагл и… за-носчив? Ну, послал мне Господь вас на старости лет! Но уж если мы заговорили о ва-вашей приятельнице, осмелюсь доложить, что будь я на месте ваших родителей…
— Людвиг Владимирович, может, хватит?
— Я достаточно опытен…
О, боже, не хватало еще слушать о его опытности! Неужели он, умный человек, не понимает? Об этом не говорят! Только импотенты и сексуальные маньяки разглагольствуют на подобные темы. Как о запорах и поносах говорят только больные. Господи, теперь он еще и о характере своем! Стареет Людвиг, что ли? Еще немного, и он о физиологии заговорит. Так мама время от времени с глубокомысленным, озабоченным видом заводит дурацкий разговор о том и о сем. Два брака — и такая дурочка. Впрочем, тот первый — до отца — брак какой-то несерьезный, даже и не по любви, кажется. Щадя, верно, отца, мать о том браке говорит неохотно. Что же, хоть в чем-то ее болтливости укорот. Неплохо бы и о физиологии ей говорить скупее. Так нет же, как развезет! Любая проститутка кажется в такие минуты умнее и приятнее мамы, потому что правильнее и на более высоком профессиональном уровне говорит о том, о чем по-врачебному деловито пытается разглагольствовать ее глупая девочка-мать. Мама как раз на своем уровне взрослости, когда рассказывает, как за ней ухаживали одновременно ее однокурсники и их папа, как плакал отец, и как (сколько она его ни убеждала, что и старше, и уже не девочка) он стоял на одном: поженимся. Ее бы, наверное, и десять браков не сделали взрослее, их маму. Даже если Ксения окажется старой девой, она и тогда, вероятно, будет развращеннее и просвещенней мамы. Плохо только, что чем дальше — кто же это говорил? — тем больше способность понимать разврат и наслаждение умом и меньше способность постигать его кожей и чувством.
Пока Людвиг ходил ставить чайник, Ксения огляделась — все было, как прежде, можно бы наслаждаться теплом, чаем, разговором, если бы она не решила заранее, и для верности не взяла с себя слова, что сегодня непременно отдаст Людвигу поэму. И едва он вернулся с кухни, даже чайника не успел поставить на стол:
— Людвиг Владимирович, если у вас есть время, вы почитаете тут одну штуку?