Слово за слово. Почему-то Ксения чуть не кричала, что ненавидит капитализм, ненавидит частную собственность, буржуазность, что ей необходим социализм, как человеку прежде всего нужен хлеб, но что не хлебом одним… — вот почему ее поэма не против социализма, а сверх него. Было даже какое-то блаженство от спора, словно она что-то отстояла, отвоевала. И только на улице она опомнилась, что ведь пуста. Абсолютно благополучна, в полном здравии — и пуста, совершенно пуста. В том улье, что зовется литературой, Людвиг вместе с Костей не нашли и маленькой ячейки, куда бы она могла отложить свой мед. «Вы способная», но и это ничего не меняет, потому что все уже сказано, забыто и снова сказано, и ничего нового нет и не нужно. В той говорильне, которая зовется литературой, вам, правда, может невероятно повезти найти несколько новый оттенок слова, интонации, так что — не стесняйтесь, пишите! Но в том-то и дело, что ей не до оттенков. Она выложила все, что имела, а после этого могла бы заниматься чем угодно — юриспруденцией, деторождением, вышивкой. Но то, что ей столь нужно сказать, никому не требуется услышать.
Было туманно и холодно. Ехала она на трамвае по каким-то незнакомым улицам. Огромные дома нависали над улицей, и за ними виднелись такие же — с бесчисленными рядами окон-ячей. И за каждым окном были люди — готовили, ели, спали, читали. Не так уж много у людей занятий — наперечет. И в этих бесчисленных рядах окон не так уж важно, кто счастлив, а кто нет, кто спит, а кто трудится — те же свет-тьма, тот же чёт-нечет. Все заселено. Каждый хочет жить, есть и плодиться. И хмурый, усталый Костя сидел и искал ячейку для нее, комнатку или хотя бы четверть комнаты в большом городе-доме литературы — она бы повесила занавеску и был бы другой оттенок. А впрочем, и четверти комнаты не было, да и все возможные занавески для придания тусклому свету иных оттенков были использованы.
Трамвай завернул обратно, снова в свои ущелья из громадных домов, в которых, чёт-нечет, светились-темнели окна. А где-то, как возможность совсем другой жизни, отсюда почти нереальной, был Джемушинский лес.
* * *
Она послала поэму еще в один журнал — довольно быстро пришел незлой, спокойный ответ: что разрешением многовековых вопросов человечества является коммунизм.
Ксения поняла: для них коммунизм — цель, как в детстве было для нее целью какое-то неведомое сияющее будущее. Будущее — за пределами ее жизни, обязательно за пределами, но обещанное наверняка. Все равно — кем обещанное: вождями, законами, предчувствием, книгами — но наверняка. Хорошо, что за пределами. И хорошо, что наверняка. Так и проще, и теплее. От нее, Ксении, зависит честь ускорить или грех замедлить приход этого сияющего будущего, но оно идет и придет обязательно.