У нее то, детское уже прошло. Теперь коммунизм ей необходим как условие, как средство. Оказалось, и Энгельс писал о коммунизме как средстве. А редакторы в журналах почему-то этого не знали, как она, простая, необразованная студентка, тоже еще недавно не знала. Четыре лица — профиль к профилю — как серп и молот в колосьях, были привычны и неразличимы. Заглянула в Энгельса она по принуждению — новая дисциплина «диамат» начиналась со ссылок на него. И конечно же, увлеклась.
Не мог он ей не понравиться, Энгельс — веселый, резкий, свободный от рабской почтительности. А ведь когда он писал, он ни для кого еще не был Энгельсом.
Хваля Лейбница, он походя обзывал Ньютона «индуктивным ослом», «плагиатором» и «вредителем». Утверждал, что идеалист Гегель стоит больше, чем все «материалистические болваны, вместе взятые»… Он был как Ленин — веселая, увлеченная ругливость, острое слово для острого тезиса, свободное обращение с авторитетами, единственный аргумент — мысль!
Вместо того, чтобы штудировать «Введение к диалектике», заданное им (страница такая-то и такая-то), она перелистала всю книгу и даже примечания, не все понимая, но ко всему присматриваясь и прицеливаясь. С любопытством прочла цитируемое из Гегеля место — библейский миф о древе познания, — и нашла, что у нее толкование этого мифа получилось лучше: она разрешила противоречия текста удачнее Гегеля. В тех же примечаниях нашла Ксения выдержки из доклада некоего Негели (кто таков? почему никогда не слышала?), чуть ли не повторяющего слова ее недавней поэмы:
«Но что такое мир, над которым господствует человеческий дух? Это даже не песчинка в вечности пространства, даже не секунда в вечности времени — это нечто, имеющее весьма малое значение в истинной сущности времени. Ибо даже в том малюсеньком мире, что доступен ему, он познает лишь изменчивое и преходящее. Вечное же и постоянное «как и почему» вселенной остается навсегда непостижимым для человеческого духа.»
Это ведь были слова ее разума. Энгельс же отвечал Негели так, как жаждало сердце Ксении: «Конечное дает в сумме бесконечное». То есть, иначе говоря, освоим и бесконечное? Но как же тогда Зенон, недавно потрясший ее утверждением, что сумма бесконечно малых не может составить бесконечно большого!
Вот тут, сводя воедино Негели, Энгельса и Зенона, начинало ее сердце колотиться жаждой и недоверием, опасениями и надеждами. Ведь, если честно говорить, не совсем уж и так, как жаждет человек, отвечает и Энгельс. У него получается, что великое «как и почему» вселенной как бы и вовсе не существует, ибо оно всё здесь, на Земле: «Всякое реальное, исчерпывающее познание заключается в том, что мы в мыслях извлекаем единичное из его единичности и переводим его в особенность, а из этой последней во всеобщность, заключается в том, что мы находим бесконечное в конечном, вечное в преходящем. Но форма всеобщности есть форма в себе замкнутости, а следовательно — бесконечности».