И хотя в данном случае в Маргарите могла говорить не мудрость, а консерватизм и даже косность, позже, когда результаты Бошьяна оказались опровергнуты, Ксения лишний раз сочла это свидетельством чутья и проницательности Маргариты.
В первый же ее приход Маргарита оставила Ксению ночевать. Стесняясь своих перекрученных бретелек, наспех зашитой старой комбинации, Ксения юркнула в крахмальные простыни. Маргарита в просторной ночной рубашке еще ходила по комнате, и просвечивающее тело ее не было старым. Потом, выключив верхний свет, Маргарита зажгла настольную лампу у своей кровати, включила негромко приемник у изголовья, взяла книжку.
Утром Ксения спала так крепко, что не слышала ни как Маргарита встала, ни как собиралась. Та ее разбудила, уже одетая — в пальто и шляпке:
— Ксюша, завтрак на столе, ключ оставите в шкафчике у двери. Спите, спите!
И ушла. Ксения долго лежала, с наслаждением и грустью глядя на желтый туман за окном, потом неторопливо оделась, долго ходила по комнате, глядя то на свое отражение в стеклах шкафов, то на то, что стоит за стеклом и висит на стеках. В том закутке, где стояли кровать и столик с приемником, висела фотография мальчика в матроске: большие глаза, кулак под щекой, верхняя губа — задумчивым мысиком.
Ксения оставила на столе записку: «Маргарита Андреевна, большое спасибо. Можно, я буду к вам приходить?»
* * *
Как почти все оторванные от своих мест и родни, Ксения легко становилась завсегдатаем у симпатичных пожилых людей, покровительствующих ей. Теперь она зачастила к Маргарите. Милка стала совсем далекой. Она даже казалась Ксении теперь не такой уж и привлекательной.
Как-то, сбежав с последней пары семинарских часов, Ксения причесывалась в туалете, прислушиваясь невольно, как зверски кого-то рвет в кабине. С перепоя что ли? — думала она, сострадая с брезгливостью. Дверца открылась, и Ксения увидела в зеркало серую Милку с выцветшими глазами, с каким-то крупным и бледным ртом.
— Господи, Милка, что с тобой?
— Красавица, правда? — посмеялась Милка, подкрашивая не только губы, но и щеки. — Я, Сенечка, беременна, — объяснила она так, словно говорила о легком недомогании. — Поздравлений не принимаю, — продолжала Милка бесшабашно, — поскольку не замужем и особых надежд не питаю.
— То есть как? — обрела наконец дар речи Ксения. — Ведь ребенок! Ребенок-то как же?!
— Ребенка пока нет и едва ли будет.
Все в Ксении рванулось на спасение ребенка, который уже есть, есть, но которого могут не захотеть!
— Если бы закурить, — сказала Милка. — И курить не могу!