Внезапно, заставив меня вздрогнуть от испуга, из кустов вспорхнул маленький фиолетовый рогатый гим. Больше всего меня поразило то, что я не видела его вплоть до того самого момента, как он взлетел. Странно, что порой мы можем не замечать того, что находится у нас прямо под носом. Впрочем, нечему было особенно удивляться, учитывая окраску перьев этой птички. Что интересно, её окраска зависит от времени года. Весной и осенью происходит линька, причём осенью птичка становится фиолетово-зелёной, как ягоды и листья самого кустарника. И кстати, на самом деле никаких рогов у неё нет, просто пёрышки по бокам головы напоминают рожки. А ягоды очень вкусные. Правда, от них язык становится фиолетовым, а если есть неаккуратно, то и губы, и кожа вокруг рта. Когда нас посылали собирать эти ягоды, нам строго настрого запрещали их есть, даже одну, а по возвращении рот и язык осматривали. Естественно никто соблазну не поддавался, по крайней мере, больше одного раза. Плеть — штука неприятная.
По мере того как я шла, и шли аны, я чувствовала себя всё более уверенно. Я уже не сомневалась в том, что к этому времени достаточно удалилась от охраняемой ларлами зоны. Ларлы, конечно, рыскали вокруг корабельного лагеря, и вряд ли стали бы удаляться от него за непонятным запахом, на который их к тому же никто не натравливал. Они ведь не слины, чтобы выслеживать добычу по запаху. Перед слинами я, кстати, тоже особого страха не испытывала. Во-первых, в лагере их было немного, а я, перед тем как покинуть лагерь, бросила своё одеяло в стирку, таким образом, у них будет неоткуда взять запах, чтобы поставить слина на мой след.
Как мало я знала о слинах!
Сбежав из лагеря, я, конечно, двинулась на запад от причала, стараясь держаться северного берега реки. Спустя какое-то время я планировала повернуть на юг и пересечь Александру. Я надеялась, что у меня получится найти маленькую лодку и воспользоваться ею. Можно было попытаться украсть лодку в ближайшей речной деревне. В крайнем случае, я могла бы переправиться на тот берег, уцепившись за бревно, или построив маленький плот из веток, связав их лозами дикого тур-паха. В этих широтах можно было не опасаться речных тарларионов. Будь я на своей прежней планете, я могла бы запросто подойти к какому-нибудь достойному, понимающему доброжелательного вида мужчине и попросить у него помощи. Практически любой проявил бы сочувствие к моей ситуации, и озаботился бы помощью попавшей в беду женщине. А вот в этом мире я не питала иллюзий относительно такой возможности. Здесь не было мужчин Земли, которых в течение многих лет обрабатывали пропагандой в интересах политиков, превращая в феминизированных, покорных слабаков, здесь мужчин не приучали отрицать их кровь, не заставляли гордиться нехваткой мужественности. Что случилось с мужчинами Земли? Неужели они не понимали, что те, кто с ними это делали, имели недобрые намерения? Неужели они не слышали голоса своей собственной крови? Но здешние мужчины ничего общего не имели с землянами. Здешние мужчины были гореанами. Со мной никто не стал бы нянчиться, охранять, защищать или прятать. Мой побег здесь бы не приветствовался. Меня расценили бы как ту, кем я была, как бесхозное животное, возможно желанное, но бесхозное, которое следовало прибрать к рукам и делать с тем то, что сильным мужчинам может понравиться.