Хотя, конечно, с ношением ошейника связано много страхов и опасностей, но также есть и определенная свобода от наших собственных самоограничений. Разумеется, он избавляет нас от тысячи расстройств, страхов, лжи и конфликтов. У меня появилась понимание того, что война закончилась моим поражением, но проиграв, я победила. Я пришла к себе, в свой собственный дом, и не могла снова покинуть себя, даже если бы я очень этого захотела, но у меня и не было ни малейшего желания это делать. Я была лишена выбора, и не смогу быть ничем иным. Но я и сама выбрала бы для себя, быть лишённой выбора. Насколько свободной я теперь была! Теперь всё было реальным и естественным. Я была на своём месте, и я хотела быть там, поскольку здесь я была сомой собой и наслаждалась этим. Я полюбила быть рабыней. Это было то, чем я была! У нас есть наши чувства и эмоции, глубокие и глубинные чувства и эмоции. Интересно, в состоянии ли женщина познать такие чувства и эмоции, если она не знает, насколько она уязвима и беспомощна, если на ней нет ошейника? Они могут сделать с нами всё, что им понравится. А мы должны быть такими, какими мы нравимся им. Мы в ошейниках.
Насколько же мы беспомощны!
Но и мы не лишены оружия, каковым являются наши остроумие и красота. И это весьма мощное оружие. Возможно, это — одна из причин, по которым свободные женщины так нас ненавидят.
Несколько мужчины собрались на берегу и с интересом наблюдали за нами. Что поделать, мы были рабынями.
Мне вспомнился один мужчина, виденный мною очень давно, мужчина, в котором я каким-то образом, причём даже тогда, в далёком мире, разглядела своего господина. Я хорошо запомнила, как лежала у его ног в каком-то большом помещении, раздетая и связанная. Позже он оценивающе рассматривал меня перед торгами в Брундизиуме, а потом просто отвернулся и ушёл, оставив меня отделённую от него решёткой, движимое имущество, живой товар, чьё место в клетке. А с каким презрением он взирал на меня на причале корабельного лагеря! Как я его ненавидела! И я помнила, как Донна стояла на коленях около Генсериха и целовала его бедро, как красивое, любящее, послушное животное, которым она и была. Мне тоже понравилось бы стоять на коленях около его бедра, того господина, с которым я впервые повстречалась на далёкой планете, и точно так же выражать свою рабскую преданность, отчаянно надеясь, что не буду отброшена в сторону его раздражённой оплеухой.
Как великолепно, как замечательно иметь господина, служить ему, любить его!
Но у него не было ко мне никакого интереса.