К концу 60-х годов окружение Якова Брежнева сплотилось в устойчивое сообщество попрошаек. Просили все — от лекарств до дач. За услуги полагалась «благодарность». Яков Брежнев не вылезал из ресторанов. «С болью в душе наблюдала я, как отец спивается. Теперь я уже буквально умоляла его взяться за ум, разогнать прихлебателей, не позорить ни себя, ни брата. «Не пей», — со слезами на глазах просила я его. «Ах, Любка, — тоже со слезами отвечал он, — все равно жизнь поцарапана».
К Якову Ильичу обращались и незнакомые лица, ему писали, как пишут, жалуясь, в газету, в прокуратуру, как взывают к известным артистам или космонавтам. «Иногда на конверте только и значилось: «Уважаемый Ильич!» Отец шутил: «Пишут Ленину, а адресуютмне». Министерство цветной металлургии, где он работал, брали штурмом. Как сто лет назад, ехали в Москву со всей земли ходоки. Несли за тысячу верст свою правду, наивно веря в непогрешимость верховной власти. После безрезультатного хождения в Президиум Верховного Совета, прокуратуру, ЦК партии и ОБХСС, наслушавшись в очередях легенд о безотказности и всемогуществе моего отца, шли эти жертвы социальной несправедливости на площадь Ногина, где он работал. В одиночку и группами поджидали они его у главного входа в министерство до и после работы, во время обеденного перерыва и поздно ночью, чтобы застать с утра.
«Вот парадный подъезд, — стихами русского поэта Некрасова шутил его друг, профессор Института стали и сплавов Геннадий Гуляев, — по торжественным дням, одержимый тяжелым недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям…»
Но брату генсека все чаще бывало не до шуток. «Опять ходоки, — говорил он нередко, когда я навещала его на работе. — Черт знает, как они прорываются в кабинет? Сидят, курят мои сигареты, отнимают время и ноют, ноют… Ну что я могу сделать? Их тысячи, миллионы, а брат у Брежнева один. Набиваются в друзья те, с кем жил на одной улице, стоял в одной очереди за пивом, у кого якобы списывал диктанты в третьем классе». — «Иди знай, может, и списывал», — шутила я. «Так они теперь за этот диктант „Волги“ просят», — горько смеялся отец… Совершенно осатанев от обилия писем, просьб и жалоб, отец периодически переходил на полулегальный образ жизни. «Живу подпольщиком с партийной кличкой Ильич, — говорил он мне, — шмыгаю в подворотню, как нашкодивший кот».
Нагрузка Якова Ильича была непосильной. С утра — вереница коллег, подчиненных, параллельно просачиваются просители. Одновременно звонят все телефоны, высшее начальство требует к себе… После напряженного дня нужно расслабиться, для этого есть рестораны, театры, любимые девушки. (Если верить Любови Брежневой, не отказывал себе в этом и человек, оставшийся в общем мнении едва ли не образцом строгой морали — Юрий Андропов).