«Инструктаж», «старший по охране»… Это про Светлану Аллилуеву, про сталинский дом, что ли?.. Со дня смерти Иосифа Виссарионовича минуло тридцать с лишним лет, но… Как сказал один юморист: «Пржевальский умер, а лошадь его живет».
Живет и неплохо себя чувствует. Тогда, в середине восьмидесятых, «коммунистический рай» вызывал у Ельцина неподдельное возмущение. Не только потому, что ему, свежему человеку из провинции, это казалось развратом. Думаю, он инстинктивно (а Ельцин, это общепризнан, обладает потрясающим чутьем) чуял в нем серьезнейшую опасность и для себя тоже. Вот его анализ причин краха Горбачева, для меня, например, совершенно неожиданный: «Может быть, я выскажу небесспорное мнение, но думаю, перестройка не застопорилась бы даже при всех тех ошибках в тактике, которые были совершены, если бы Горбачев лично смог переломить себя в вопросе спецблаг… Если бы не стал строить для себя дом на Ленинских горах, новую дачу под Москвой, перестраивать еще одну дачу в Пицунде, а затем возводить новую суперсовременную под Форосом. И, в конце концов, с пафосом говорить на съезде народных депутатов, что у него вообще нет личной дачи! Как же лицемерно это звучало, неужели он сам этого не понимал? Все могло бы пойти иначе, ибо не была бы утеряна вера людей в провозглашенные лозунги и призывы…»
Это не критика Горбачева, это заклинание: чур, чур меня! Ельцин уже тогда кожей чувствовал, что «спецблага» играют жесткую роль в судьбе всех российских политиков. Догадывался, как трудно стать исключением.
Он честно попытался бороться с соблазном. Отказался занять гигантскую, бездарную казенную дачу, нафаршированную цветными телевизорами, люстрами и коврами от КГБ. Честно верил, наверное, в то, что писал тогда: «Конечно, никуда наша номенклатура не денется, придется ей и отдавать свои дачи, и отвечать перед людьми за то, что цеплялись руками, ногами и зубами за свои блага…»
Он руками и ногами, насколько хватило сил, отбивался от них. «Пока всего этого (хорошей жизни для всех — Авт.) нет, пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка… Потому что стыдно!»
Как хотелось ему тогда сказать: «Борис Николаевич! Велите запретить свою „Исповедь на заданную тему“, из которой взяты эти строки! Пошлите охранников или других порученцев по библиотекам для изъятия, — книга эта свидетельствует против вас, сегодняшнего».