На одном из партийных собраний, когда шел разговор о подготовке Опытного поля к очередному взрыву, я привел пример: военные строители ходят в истлевших гимнастерках, и в их облике ничего не осталось воинского, скорее похожи на дореволюционных каторжников.
В заключительном слове полковник Гуреев высек меня, и впоследствии я еще долго ощущал немилость начальства. А строители так и продолжали работать в истлевшем от пота обмундировании. На их лицах были самодельные сетки, пропитанные дегтем, чтобы спастись от гнуса…
Задолго до испытания атомной или водородной бомбы на Опытном поле размечалась площадка, которой присваивался номер. По размерам она соответствовала мощности «изделия»: вполне хватало места для размещения на ней сооружений, укрытий, подопытных объектов, многочисленных приборов, аппаратуры и различных приспособлений для замеров физических свойств взрыва.
Отделам и научным группам выделялся сектор — «клин» от центра предполагаемого взрыва и далее на несколько километров. В его границах исследователи размещали свою технику, выставляли все, что требовалось испытать на прочность и устойчивость в укрытом и открытом виде. Для сопоставления готовились и оснащались одинаковые площадки на различных дистанциях от центра.
Уже в то время испытатели располагали разработанными в научно-исследовательских учреждениях автоматикой, приборами измерения сверхвысоких температур, светового излучения, давления, электромагнитных импульсов и так далее. На высоком научном и техническом уровне проводились оптические измерения, которыми занимался отдел подполковника А.К. Гаврилко, одного из немногих на полигоне лауреатов Государственной премии.
Все работы по автоматике, установке приборов и оптической аппаратуры проходили в строжайшей тайне, и мы, испытатели инженерных сооружений, боевой и обслуживающей техники, имущества и животных, не знали сути деятельности других научных групп. Мы даже не подозревали, что с помощью специальной фотоаппаратуры ученые достаточно точно устанавливали мощность взрыва и процессы его развития.
Чтобы приборы могли фиксировать и выдавать нужную информацию, требовались автоматика управления, бесперебойная связь и надежная защита этих средств от разрушения. Этим занималась большая группа инженеров и техников: оборудовались специальные машины, возводились прочные бетонные сооружения, металлические вышки, подземные укрытия, прокладывался многокилометровый кабель.
Строгая секретность не позволяла нам что-либо публиковать даже с грифом «особой важности» и ссылаться на данные полигона. Единственным выходом наших наблюдений после испытаний было составление отчетов, но в них мы не могли отступать от заданной программы. Отчеты куда-то отправлялись, кто-то их читал и делал свои выводы. Вот и получалось, что мы, работая в опасной для жизни обстановке, оставались в тени, а наши данные залегали в сверхсекретных архивах или, в лучшем случае, что-то из них изредка попадало в труды докторов и академиков. Формально нам не запрещалось готовить диссертации, но я не знаю ни одного случая, когда бы кто-то из знакомых офицеров смог добиться успеха. Мне, впрочем, удалось сдать кандидатские экзамены, но для написания диссертации никто из нас не имел, права пользоваться «служебными исследованиями», а личные исследования не разрешались вообще. Такие условия открылись позже, и некоторым счастливчикам удалось стать кандидатами наук непосредственно на полигоне.