.
Так остро ставился вопрос уже в конце 1929 года, когда была наконец отработана и сдана в типографию первая книга «Последнего из удэге». Но в этом же письме он говорит, что на душе у него «все-таки неспокойно», потому что его «ищут в РАПП, ищет Халатов, ищут его редакции». «Беспокоит меня также то, что в создавшихся условиях, когда положение на литфронте довольно острое, сил наших еще мало… Может быть, нельзя совсем бросать это?»[191]. И он, конечно, не бросит, снова «впряжется в литдела» и «вновь узаконит этот поистине рабский темп своей творческой работы, который на фоне гигантского строительства, развертывающегося по всей стране, недопустимо жалок»[192]. Вот этот жалкий, рабский темп творческой работы и является главной причиной того, что «Последний из удэге» оказался незавершенным в 30-е годы.
Фадеев не мог бросить литературный фронт: при всех ошибках и заблуждениях он осуществлял большое, плодотворное партийное и государственное дело.
Вскоре по приезде в Москву на ноябрьском пленуме ВАПП в 1926 году А. Фадеев избирается в бюро и секретариат правления. В январе 1927 года избирается в совет и исполнительное бюро совета Федерации писателей. В этом же месяце входит в состав редколлегии журнала «Октябрь». В конце 1927 года стал членом Международного бюро революционной литературы. В мае 1928 года входит в состав редколлегии журнала «На литературном посту». Кажется, не было ни одного бюро, правления, секретариата, совета в пролетарской литературной организации и редколлегии ее журналов, куда бы Фадеев не входил.
Как и Фурманова, напостовцы не сразу приняли Фадеева в свой узкий круг, состоявший из членов редколлегии «На литературном посту». Туда Фадеев вошел лишь через два года, после избрания в ответственные органы литературной организации.
Особая роль и место А. Фадеева в рапповском движении определялись его художественным творчеством и чувством партийной ответственности за судьбы советской литературы.
Сравнительно быстрое вхождение Фадеева в литературу объясняется бесспорной талантливостью и революционной направленностью уже первых его произведений. Об этом свидетельствует Ю. Либединский: «Лето 1923 года было дождливо до крайности… Я работал тогда в редакции журнала «Молодая гвардия», два раза в неделю ездил на поезде в Москву и каждый раз привозил кипу рукописей, чтобы читать их дома. В такой вот дождливый день взялся я за чтение одной из них. Это была рукопись в буквальном смысле слова – не напечатанная на машинке, а написанная от руки очень аккуратно и старательно, разборчиво и грамотно. Называлась она «Разлив». Фамилия автора мне ничего не сказала… Читая, я все поглядывал за окно, облекающее дождливыми каплями, видел там кунцевскую довольно чахлую природу. А рукопись рисовала природу необыкновенную – с высоченными кедрами, горами-сопками, долинами-падями и буйной рекой, сокрушительный разлив которой описывался в этой маленькой повести. И люди, о которых рассказывал автор, были под стать природе – сильные и смелые, страстные и правдивые: главный герой – охотник Неретин, из рода землепроходцев, Первооткрывателей этого края, и девушка, возлюбленная его. С опасностью для жизни она отправляется на лодке, чтобы предупредить о надвигающемся бедствии. Конечно, и тогда я заметил некоторые недостатки композиции, стилистические погрешности, но все это покрывалось общим ощущением свежести и силы юного и своеобразного таланта… Кроме меня рукопись прочла Лидия Николаевна Сейфуллина, после чего повесть была принята к печати»