момент смерти, если физическое состояние человека это позволяет, а «избавить людей от смерти»? Смог ли, наконец, хоть один врач, да и стремился ли к этому – удалить мысль о смерти у своего больного? И ответственен ли врач, благодаря этому, действительно, за то, что у людей, таким образом, якобы пропадает «главное побуждение к нравственной жизни»?..
Все это так нарочито, так рассудочно, так неясно и недоказательно, что ни Толстому-мыслителю чести не делает, ни медицину и врачей нимало не затрагивает. Но эта упрямая и глубоко консервативная толстовская оппозиция науке, знанию, вере человека в себя и в свои силы получила в приведенном афоризме яркое выражение. Пойдем ли мы тут за Толстым-консерватором? Нет.
* * *
– Я не верю в прививку Пастера, – сказал Л. Н. 21 января 1905 г.>92
Это записал доктор Маковицкий, домашний врач Толстых.
Тут же он рассказал, со слов одной крестьянки, которая боялась, как бы ей не заразиться бешенством от коровы, укушенной бешеной собакой, и собиралась ехать на освидетельствование в Москву, что будто Л. Н. сказал ей:
– Напрасно ты едешь! Меня бы хоть три собаки укусили, я бы не поехал.
Слава Богу, судьба сохранила Льва Николаевича от укуса бешеной собаки.
Но, случись такое несчастье, – право, при всем моем уважении и любви к Толстому, я позволю себе все же высказать сомнение, что он не сделал бы себе пастеровской прививки. Ведь поехал же Л. Н. в 1901 г. в Крым, вместо того, чтобы оставаться хворать в Ясной Поляне. Лечился он, пользуясь советом врачей, и от всех других своих болезней. Впрочем, не «подлавливаю» его на противоречиях. Меня интересует другое: не был ли только словесной фрондой этот вечный его скептицизм по отношению к медицине? – Какие, на самом деле, греховодники эти врачи: помогают (и с успехом, надо сказать!) телу, тогда как заслуживает помощи единственно душа…
– Я не верю в прививку Пастера!
Лев Николаевич хотел ошеломить этими словами «дьявола угождения телу» и всех «материалистов». «Напущал туману» и притворялся круглым невеждой. Но люди не верили мнимому «невежеству» гениального писателя и… преблагополучно лечились – и прививкой Пастера, и другими средствами научной медицины. Это было на пользу их здоровью и нисколько не вредило душе, тем более, что, когда приходил час последнего расчета, они, смиряясь перед Высшей Волей, покидали пути земные, а врачи – шли помогать другим.
* * *
Нам легко теперь рассуждать о «ненужности» науки или хотя бы некоторых ее областей, когда вся жизнь наша окружена наукой и, так сказать, плавает в науке; когда и самое это утверждение о «ненужности» науки внушено нам, как культурным людям, именно избытком нашей культурности, иначе говоря – тою же наукой. Но крестьянину и рабочему, до революции по большей части тонувшему в темноте и невежестве и часто сознававшему это, наш поход «против науки» был бы, наверное, непонятен. Они рвались вон из своего болота и бывали благодарны каждому, кто протягивал им хоть соломинку, чтобы вылезти. Так что не было необходимости Льву Николаевичу становиться против этого почти что «инстинктивного» тяготения к науке и, например, советовать родителям не отдавать детей в школу, а молодым людям – не идти в университет. Какая бы ни была при нем школа и как бы ни было несовершенно университетское образование, они все же были школой и образованием и просвещали хоть верхушку народа, а от нее потом знание просачивалось и вниз.