связанная с общей переменой социального строя, которой и добивались – в борьбе, стиснув зубы и забыв на время о «нежной мягкости», – революционеры.
А кто мог поручиться, что в глубине души того или иного революционера этой «нежной мягкости» и этого сочувствия к обездоленным, при проверке, могло оказаться, пожалуй, не меньше, если не больше, чем у «толстовца»? И что она-то и вела его? что из нее-то и рождалась «ненависть», которую сами революционеры называют иногда священной.
* * *
В смысле истинного понимания своего отношения к народу большой прогресс по сравнению с русскими «толстовцами» представляет дело Ганди в Индии. Ганди, как известно, не только выученик буддизма, но и русского мыслителя из Ясной Поляны. Он боролся за освобождение своей страны и своего народа от англичан на путях мирной, безнасильственной революции, на путях неподчинения, не-сотрудничества (non-cooperation), вкладывая религиозный смысл в свою борьбу. Борьба шла неровно и приносила Ганди иногда успех, иногда поражения. И поражения эти зависели больше всего от… непоследовательности сторонников Ганди: начав свою борьбу с англичанами мирными средствами (сжигая ткани английского происхождения, добывая явочным порядком соль из моря, что также запрещалось предприимчивыми торгашами-европейцами, ложась иногда на пути английских усмирительных отрядов и т. д.), гандисты теряли подчас терпение и переходили к борьбе вооруженной. Не обходилось дело и без эксцессов. Так, в одном городе бунтари-гандисты обезоружили отряд полицейских, заперли его в сарай и потом… подожгли этот сарай. Ганди в таких случаях бывал в отчаянии и, пока не понял, что трудно, подымая людей на «мирную революцию», удерживать их от «революции насильственной», обыкновенно отменял всякое общее выступление против англичан и налагал на себя очередной пост покаяния.
Но потом он, очевидно, увидел, что покаянием и голодовками нельзя ни англичан сломить, ни переменить индусских бедняков, борющихся за свои права… за право хотя бы наедаться досыта, и в 1946 году заявил, что он более не считает Национальный конгресс (от имени которого он действовал) обязанным применять лишь ненасильственные меры борьбы.
Дело Ганди, первым показавшего путь организованного мирного сопротивления насильникам, не следует нам, европейцам, хоронить совершенно, как это иногда делается. Ведь этот путь есть, в конце концов, не что иное, как общая забастовка, от применения которой в известных случаях политики и революционеры не отказываются.
* * *
Если Толстой и Ганди были пацифистами, то теперь и слепым ясно, что и правительство СССР со всей неуклонностью ведет последовательную и твердую политику мира, выдвигая и защищая в ООН и на всех вообще международных конференциях и конгрессах идею мирного сосуществования, идею арбитража, разоружения, соглашения, полного отказа от оружия атомного и водородного, угрожающего человечеству неслыханными и невиданными бедствиями. Нет ни одного государства, которое могло бы равняться с Советским Союзом последовательностью и принципиальностью своей позиции в этом отношении. И хотя «СССР держит порох сухим», зная, что каждую минуту он может подвергнуться новому варварскому нашествию, вроде гитлеровского, представители его и советские люди вообще выступают на международном форуме с речами, под которыми, наверное, подписались бы и Толстой, и Ганди.