* * *
В отношении понимания нынешней эпохи развития СССР многому научило меня изречение Гёте, записанное Эккерманом:
«Все эпохи, которые идут назад и охвачены разложением, полны субъективизма, зато все эпохи, которые идут вперед, имеют объективное направление»>127.
Это – совершенно верно. Коммунистическая, советская эпоха с самого начала взяла именно объективное направление: к освобождению рабочего класса, к созданию промышленности в стране, и обобществлению земледелия, к насаждению коммунизма и в городе, и в деревне, к мировой революции, наконец. И вот – результат: страна бодро живет, бурно развивается, преодолевает самые невероятные препятствия и трудности, укрепляется и в хозяйственном, и в политическом, и в военном, и в дипломатическом отношении, валит на обе лопатки злейшего внешнего врага и выдвигается в состав двух-трех величайших держав – решительниц судеб мира.
И возьмите предшествующую царскую эпоху: рафинированное искусство, декадентство, спиритизм, Толстой, Мережковский и Гиппиус, доктор Бадмаев, путающаяся в трех соснах Государственная Дума, весьма разветвленное и политическое, и религиозное сектантство, не имеющая голоса и влияния наука, раболепствующая Церковь, глупый царь, сумасбродная царица, наконец – Гришка Распутин, измена, разгром на войне, революция и – позорный конец!
Прав Гёте.
Все хотят быть счастливыми – и боятся признаться в этом. И в философии, в идеалистической философии эвдемонизм, признание счастья основным стремлением жизни, отнюдь не является всеобщим принципом. Философы-ригористы отвергают счастье как цель жизни и ставят человеку более высокие задачи. За ними следовал и Л. Н. Толстой. Но говорить против счастья трудно. Оттого даже такие умы, как Кант, отвергнувши принципиально эвдемонизм, все же вводят его как-то в свое умозрение. Чистая воля или добродетель должна быть, по Канту, безусловно независима от удовольствия и счастья или благополучия. Но противоречие, часто имеющее место между добродетелью и счастьем, несогласно с идеею высшего блага, которое в полноте своей должно заключать всякое добро, следовательно – и счастье.
Таким образом, у Канта находим понятие «высшего блага» (summum bonum), которое, по требованию разума, должно быть осуществлено. Осуществлять же «высшее благо» – значит: во-первых, стремиться к нравственному совершенству; во-вторых, достигать этого совершенства и, в-третьих, пользоваться блаженством как необходимым следствием достигнутой добродетели.
Таким образом, «блаженство» обещает нам даже строгий и неподкупный изобретатель «категорического императива». Он и не мог поступить иначе. Ведь он все же, хоть и на своем, по-немецки тяжелом, заумном языке, говорил с людьми.