не переставая, конечно, быть в то же время и злом нравственным. Но разве речь идет об этих разводах людей, которые за свою совместную жизнь, вероятно, даже не успели и не удосужились понять, что такое «брак». Нет, нет, не в этом дело! Тут все ясно. Брак есть брак – и крышка. А мы говорим о случаях
исключительных, где и брак был добросовестен, и развод тоже совершается на основаниях
добросовестности. И вот о таких случаях мое мнение такое: держать ставших чужими друг другу людей в браке
насильно – нельзя. Не только нельзя, но даже безнравственно и преступно.
Это безусловно относится к тем случаям, когда разойтись желают и готовы и муж, и жена. Ну, а как же там, где только один из супругов готов к разводу? Там – отдельное решение для каждого отдельного случая, по совокупности всякого рода частностей, как я уже и говорил выше. И все же среди этих отдельных решений я допускаю и разводы. Покидать супруга или супругу, когда они еще любят и преданны, конечно – дело жестокое. Но, по-видимому, и оно становится подчас неминуемым. Да и как может быть иначе? Ведь и принуждать не любящего или не любящую к сожитию тоже жестоко, более, чем жестоко. Любовь, истинная любовь в таком положении должна подсказать любящему или любящей другое: не нудить к сожительству отошедшего от тебя человека, а пойти на жертву и добровольно освободить его от данного слова. Если, без любви, для человека брачное сожительство является тюрьмой, то зачем же задерживать его в тюрьме? А если еще и любишь его, то тем более.
Впрочем, вопрос это настолько острый и болезненный, что и тут мне чье-нибудь раненое сердце может возразить: «Хорошо вам рассуждать! вас, видно, не коснулось горе! чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу!..»
Нет. Пишу на основании и продуманного, и пережитого.
* * *
Почему Л. Н. Толстой в своих статьях и рассуждениях был более ригористичен, чем в своих художественных произведениях (если не говорить о дидактической «Крейцеровой сонате»)? Не потому ли, что в первых он слушал себя, своей воли, своих желаний, а в последних шел послушно за голосом истины, поскольку голос этот для художника отождествлялся с голосом жизни, с голосом природы?
Взять хотя бы «Анну Каренину». Мне понятно, что запутавшаяся в противоречиях своего положения Анна должна была или могла покончить с собой, но мне не кажется все-таки, чтобы своим знаменитым романом Толстой доказал ненужность и преступность всех разводов. И если даже Лев Николаевич клонит постепенно мораль романа в эту сторону, то все же, желая оставаться художником, т. е. оставаться правдивым, он вынужден пользоваться совершенно другими тонами и красками для изображения духовного состояния идущей к разводу, как к необходимости, женщины, чем те тона и краски, с какими мы встречаемся в его философских статьях и изречениях.