»
>{8} Он был прав. За годы своей жизни я убедился, что зной и жаркие страны противопоказаны людям, страдающим желудочно-кишечными заболеваниями.
К утру боли утихли и я задремал. Проснувшись поздно, уже к полудню я почувствовал, что мне лучше, и мы приняли решение продолжить путешествие. В тот день был вечерний поезд на Париж, и мы решили отправиться на нем. На лионский вокзал мы прибыли поздно ночью. Нас встречал мой брат[11], по выражению, которое приняло его лицо при виде меня, я понял, что выгляжу ужасно; я падал с ног от усталости и мечтал лишь о том, чтобы скорее улечься и отдохнуть. А Париж в тот день праздновал 14 июля: перед кафе на тротуарах под шарманки танцевали люди, оркестры играли без остановки.
Мы отправились в гостиницу «Ле Пеллетье», расположенную на улице с тем же названием, где брат забронировал для нас с матерью две комнаты. Раздевшись и улегшись в постель, я почувствовал облегчение и проспал довольно долго, но мои проблемы со здоровьем на этом не закончились.
Из отеля «Ле Пеллетье» мы перебрались в пансион, располагавшийся неподалеку от Елисейских Полей, а оттуда в дом на площади Этуаль, точнее на улице Шайо, в небольшую квартирку, которую моя мать обставила как могла, чтобы придать ей более или менее жилой вид. Мое здоровье, по-прежнему скверное, здесь понемногу стало улучшаться. Во время путешествий, при переезде из одной гостиницы в другую, я всегда чувствовал себя значительно хуже, тогда как домашняя обстановка, возможность питаться и отдыхать дома уже сами по себе были для меня лучшей медициной.
Наблюдавший меня доктор посоветовал мне отправиться на три недели в Виши. Уже по дороге в Виши я почувствовал себя лучше. Лечение же той водой, что древние римляне называли aquae calidae>{9}, и пребывание там, где Юлий Цезарь две тысячи лет назад излечился от диспепсии[12], а мой отец сорок пять лет назад избавился от последствий малярии, принесли мне огромную пользу. Закончив свое лечение, я вернулся в Париж абсолютно здоровым. Прошло уже немало времени с тех пор, как я не держал в руках ни кисти, ни даже карандаша. Вернувшись к работе, я вновь обратился к вдохновлявшим меня идеям Ницше.
Однако работал я мало, написал всего несколько картин. Прошла зима, за ней лето. До меня дошли слухи об Осеннем салоне, о художниках-«революционерах», о Пикассо, кубизме и прочих современных школах. Мне предложили выставиться в Осеннем салоне, однако я знал, что неизвестный художник, посылающий на официальную выставку свои работы, в девяти из десяти случаев рискует тем, что его картины, вне зависимости от их художественных достоинств, будут отвергнуты членами жюри. Увиденное мною на репродукциях и живопись, выставлявшаяся в галереях модных торговцев, очень быстро убедили меня в том, что все, что делал я, принципиально отличалось от того, что создавалось в это время в Париже, и уже одно только это было веской причиной, по которой мои картины могли быть отвергнуты. Некий господин, грек по имени Кальвокоресси, пришел мне на помощь. Будучи музыкантом и музыкальным критиком, а также другом Дебюсси и имея многочисленные знакомства в артистических и интеллектуальных кругах столицы, он отрекомендовал меня французскому художнику Лапраду, чье имя я никогда не слышал, но который был членом жюри Осеннего салона