.
Ночью, накануне моего визита к Лапраду, во сне я увидел пейзаж, чем-то напоминающий озерный край в Ломбардии и озеро Гарда. За деревьями и цветущими розовыми кустами виднелась зеркальная гладь воды. Когда на следующий день я вошел в мастерскую Лапрада, прямо напротив входа я увидел стоящую на мольберте картину, изображающую пейзаж, подобный тому, что я видел во сне. Представившись и вручив Лапраду рекомендательное письмо от Кальвокоресси, я рассказал ему о том, что ночью во сне я видел картину, подобную той, что стоит на мольберте. Лапрад улыбнулся и произнес: «Tiens, c’est rigolo»>{10}. Из чего я заключил, что художник Пьер Лапрад, в отличие от Пифагора или Артура Шопенгауэра, не интересуется ни метафизикой, ни таинственной природой сновидений. Затем он рассказал мне о том, что часто бывал в Италии и что многие его полотна представляют собой изображения ломбардских озер и, в частности, озера Гарда. Он был весьма любезен и порекомендовал мне послать в Салон три небольшие картины, поручившись самолично представить их членам жюри. Я предложил свой автопортрет и две небольшого формата композиции, одна из которых изображала площадь Санта-Кроче во Флоренции и пронизана была той особой поэзией, что раскрылась мне в книгах Ницше, другая же, под названием «Загадка оракула», содержала в себе лиризм греческой предыстории[14].
Все три картины были приняты, я испытывал счастье и гордость. Первый раз в жизни я выставлял свои работы, и они были приняты жюри. Полотна разместили очень удачно, все вместе в зале, где были представлены испанские художники — вероятно, устроители выставки решили, что я испанец; французов значительно больше впечатляют и интересуют испанцы, нежели итальянцы, они испытывают к испанцам больше уважения и симпатии, чем к нам.
Картины мои имели успех и были удостоены внимания критики, однако ни одну из них не удалось продать.
Тогда же по совету тех, кто хорошо знал «художественную среду», я отправился к Гийому Аполлинеру[15]. Он жил в маленькой квартире на верхнем этаже доходного дома на бульваре Сен-Жермен. По субботам с пяти до восьми он принимал своих друзей. Приходили художники, поэты, литераторы, те, кого считали «молодыми интеллектуалами», носителями так называемых новых идей. Субботняя атмосфера в доме Аполлинера чем-то напоминала стилистику «Бетховена» работы Баллестрьери[16]. Аполлинер, подобно понтифику, восседал в кресле за своим рабочим столом, на стульях и диванах располагались молчаливые молодые люди с глубокомысленными лицами, большинство из них, в соответствии с духом времени и модой, царящей в их кругу, курили глиняные трубки, напоминающие те, что по праздникам можно видеть в тирах. На стенах висели картины Мари Лорансен, Пикассо и прочих кубистов, имена которых я не припомню. Позже среди них появились две или три мои метафизические работы, в их числе портрет Аполлинера, изображавший его в виде мишени для тира, в какой-то степени предвосхитивший ранение в голову, полученное им на войне 1914–1918 годов.