Я регулярно посещал аполлинеровские субботы, но делал это лишь потому, что был очень юн и по наивности многих вещей еще не понимал, однако уже тогда я не испытывал ни особого уважения, ни сочувствия к этому обществу и нередко скучал в нем. Вероятно, чувства эти можно было прочитать на моем лице, поскольку я заметил, что как Аполлинер, так и прочие участники этих собраний хоть и проявляли ко мне определенный интерес и были со мной любезны, относились ко мне настороженно, видя во мне натуру, весьма отличающуюся от них. Среди тех, кто посещал знаменитые субботы, был румынский скульптор Бранкузи; он носил длинную бороду и каждому, кто готов был его слушать, сообщал, что пребывает в состоянии «внутреннего восторга». Скульптуры его представляли собой некие овальные, тщательно отшлифованные с помощью берлинского камня формы, поверхность которых напоминала скульптуры Вильдта. Бывал здесь и Дерен: он усаживался в кресло и, закурив трубку, погружался в молчание. Приходил Макс Жакоб, который, в противоположность Дерену, говорил без умолку, в изысканной манере прибегая то к иронии, то к скепсису. Его манера говорить, одеваться, его внешний облик вызывали у меня в памяти chansonniers с Монмартра, кружащих вокруг столиков и высмеивающих клиентов своими импровизированными виршами и песнями.
Гийом Аполлинер посоветовал мне выставиться в Салоне Независимых, и в результате следующей весной я отправил на выставку четыре картины[17]. Развеской работ в том году занимались живописцы Дюнуайе де Сегонзак и Люк-Альбер Моро. В Париже на официальных коллективных выставках мои картины всегда висели очень удачно, что редко имело место в Италии. Когда перед открытием выставки я обходил залы Салона, Сегонзак и Люк-Альбер высказали ряд комплиментов по поводу моих работ, отметив, что они очень «декоративны» и даже «сценичны», и сказали, что я мог бы стать прекрасным сценографом. Они, вероятно, слегка кривили душой и пытались задеть меня, но из их слов я сделал вывод, что они не понимают исключительной глубины и мягкого лиризма моей живописи. Впрочем, этого никто никогда не понимал, ни прежде, ни теперь. Обычно люди видят в моих картинах сумеречные видения, затмение солнца в преддверии катастрофы, напряженную тишину, предвещающую катаклизм, некую атмосферу, пронизанную страхом и трепетом, подобно фильму ужасов; по крайней мере так, с позиций дешевой литературы, интерпретировали мою живопись сюрреалисты, лидеры модернистского слабоумия. Напротив, речь идет совсем о другом… В том же году я принял участие в выставке Осеннего салона во второй раз и первый раз в жизни продал одну из своих картин. Проданная картина представляла собой изображение площади, окруженной аркадами. На заднем плане за стеной возвышалась конная статуя, напоминающая одну из тех, что возводят героям Рисорджименто, которые можно увидеть во многих итальянских городах, главным образом в Турине