, но также и
Libertas Minor, для веры тоже совершенно необходимой, как описывает критик Азор Роза. Один и тот же элемент воздействия Благодати – Лючия, может произвести диаметрально противоположные следствия, подталкивая Монахиню из Монцы через хитросплетение случайностей «к окончательному падению», и наоборот направляя «самого великого грешника» Безымённого «на путь обращения и искупления…» Это значит, что свобода индивидуума не ограничена божественным вмешательством. Божественное вмешательство необходимо лишь для того, чтобы помочь человеку свернуть с неправильного пути, но не менее важна и его духовная предрасположенность к тому или иному выбору. Это остается тайной для неверующих. Но Мандзони описывает это именно так
[313]. Именно такими являются та
правда («il Vero»), которая так дорога Мандзони, и тот
символический реализм, что Вячеслав Иванов видел у Достоевского. Таинство пересечения человеческой свободы и свободы божественной остается таинством, и через правду искусства созерцается. Таким образом, передается одна из важнейших черт современной трагедии, которая перестает быть трагедией судьбы и становится трагедией сознания. Верующий писатель принимает эту тайну, верит ей, но не уничтожает и не игнорирует, даже скорее видит и изображает ее глубинную антиномию.
У обоих великих романистов был идеал «власти над собой» как высший пример настоящей свободы личности, пример Libertas maior. Но у Достоевского помощь от ближнего в этом деле и тем более от Бога в сути вопроса отсутствуют. У Достоевского помощь всегда оказывается двусмысленной и неудачной. А Бог у него скрывается и «борется» в сердцах людей, начиная с Маркела, Зосимы, Алеши до Ивана и Дмитрия Карамазовых и других обаятельных и глубоких героев его романов. Наоборот Мандзони создал свой единственный великий роман на высшем примере такого рода «помощи»: Провидение. Значит ли это, что пальма подлинного трагического автора принадлежит только русскому романисту? Нет, если вернуть значение Провидения к его истоку. Вспомним мысль Боэция, который сказал: «Бог видит и провидит». Согласно Боэцию, Провидение не проявляет себя в первую очередь в конкретной помощи от ближнего, а в духовных дарах, способных утешить человека даже в неволе и смерти. Таким образом, самым глубоким исходом теодицеи является определение божественного провидения, которое позволяет людям в нужное время (в «Кайрос») пролить свет внутри себя, ставя их в оперативных отношениях с Богом.
В космическом и всечеловеческом напряжении мира Достоевского итоговое «да» человека спасению есть целование земли Алешей Карамазовым. Алеша целует землю так, как уже обнял и целовал своих разных отцов и старших братьев (Федор Павлович, Зосима, Иван). Его солидарность с природой есть также и согласие с людьми, и примирение с прошлым. В противоположность разлому между временами и поколениями, который подан в романе Тургенева «Отцы и дети», в «Братьях Карамазовых» этот разлом снимается общностью в грехе детей и отцов, которая становится даже и солидарностью в ошибках, в