Феномен искупления в поэтике Ф.М. Достоевского и А. Мандзони – проблема не только литературного, но и общехристианского мировоззренческого контекста. У Достоевского философия искупления фактически совпадает с философией спасения, и потому справедливо вновь более подробно говорить об отношении между верой и знанием, Христом и истиной, виной и памятью, телесным и умозрительным.
Важный аспект данного исследования – художественная форма раскрытия проблемы, которой зачастую присуще изображение Божественного присутствия, касание отдельных религиозных тем и понятий в универсальном ключе, всегда преломляющемся через внутренний мир героя. В диалогах Достоевского объектом экзегезы становятся не межконфессиональные pro et contra, а пути покаяния, страдания и прощения.
Как и у Мандзони, у Достоевского страдание предшествует принятию Божественной воли (преодоление страдания). Прощение даруется человеку Божьею благодатью, чувствами радости и любви. Как такового акта прощения у Достоевского почти нет, вероятно, потому, что от него избавляет торжество Божьей Любви. Искупление, по Достоевскому, носит характер не только глубинного личностного переворота, но и всеобщей участной ответственности, итогом которой может стать страдание невинного за грехи других, потому что ответственность всегда лежит на всех. У Мандзони в эпизоде выхода Безымённого от кардинала после свершения окончательного обращения к Богу в его душе и у всех обывателей, ожидающих на площади встречи с кардиналом, обнаруживается необъяснимая, безотчетная радость, словно неосознанно они чувствуют пополнение в Христовом воинстве.
Вина и сопутствующее ей следом искупление преодолеваются, но не отрицаются в прославлении Христа. Отношения между прославлением как финальной картиной спасения и памятью становятся истинной дилеммой человеческого сознания. Символом их единения является образ Христа, воскресшего как умилостивление за грехи мира, но несущего на себе вечные раны искупительного страдания. Толкование этого символа в духе ««касания мирам иным» открывает, с одной стороны, истину Зосимы о вселенской ответственности каждого за всех и всеобщей вине; с другой стороны – тот образ Христа, что является перед Великим инквизитором. Это образ вмещает в себя ответственность за весь груз человеческих злодеяний, невыносимый для сознания отдельно взятого человека. Поцелуй Христа, предназначенный Великому инквизитору – это в то же время поцелуй для автора поэмы, Ивана, означающий всепонимающее проникновение Бога в сознание человека. Таким образом, Достоевский представляет взаимодействие двух главных образов: