. Именно в этот относительно короткий период в русскоязычных публикациях, во все времена особо выделявших историческую и патриотическую линии у Мандзони, можно встретить такие оценки, как «поэт религии», «певец смирения и кротости». Весьма любопытным представляется признание одного из авторов рецензии на книгу М. Ватсон в том, что для тех народов, у которых был свой классицизм и которые не знали австрийского гнета, Мандзони никогда «не станет близкими и дорогим»
[83].
Новым этапом научного углубления в поэтику и историографическую концепцию Мандзони становится советский период. На первый план выдвигается тема межлитературных русско-итальянских связей, центральной параллелью которой оказываются фигуры А.С. Пушкина и А. Мандзони[84]. Выход в свет нового перевода романа «Обрученные» (1955) способствовал усилению позиций в пользу реалистических и социально ориентированных оснований произведения в критических трактовках литературоведов, о чем свидетельствует уже сопровождающая издание вступительная статья Э. Егермана[85]. Другим вектором интереса к итальянскому писателю можно обозначить его исторические трагедии и саму сущность историографического вклада Манздони, исследованию которых в конце 50-х гг. впервые уделил отдельное внимание Б.Г. Реизов[86].
Начиная с 70-х гг. ХХ века освоение художественного наследия Мандзони в России разворачивается в более широком масштабе, затрагивающем проблемы философско-эстетической составляющей поэтики, мировоззрения автора и его художественного метода. Условно эти подходы к интерпретации творчества писателя можно разделить на: 1) хрестоматийные, дающие базовое или углубленное представление об основных моментах биографии и поэтики Мандзони, его вклада в национальную литературу[87]; 2) отдельные статьи, посвященные ключевым проблемам романа «Обрученные» или раскрытию интерпретации исторического процесса в творчестве писателя[88]; 3) опыты сравнительного литературоведения[89]. При этом, как справедливо замечает А.Л. Штейн, на протяжении долгого времени русские критики нередко относились к писателю с большим предубеждением, во многом дублируя либо некоторые негативные оценки итальянских исследователей, либо абсолютизируя прокатолические трактовки Мандзони, сводящие основной вклад автора к проповеди католической морали.
Так, имя Мандзони фактически невозможно встретить без сопутствующих «ярлыков»: «романтик времен Рисорджименто», «консерватор», «сторонник божьего промысла», «католик, идеализирующий божью волю»[90] и т. п. Разумеется, подобные определения лишали взгляд на творчество Мандзони должной объективности, не говоря уже о том, что тема христианской концепции никогда не становилась действительным объектом анализа и чаще замещалась рассмотрением социального или нравственного посылов романа. В религиозной картине Мандзони прежде всего усматривали не обширную проблематику для изучения (это к тому же было невозможно в силу известных идеологических установок), а «ограниченность» и «односторонность» понимания того круга влияний эпохи и социальных подтекстов, которые можно извлечь из романа Мандзони, даже нивелируя вопрос христианской морали, «ортодоксальность» которой, как уже отмечалось, далеко не всегда признавалась католической церковью и представителями католического направления итальянском литературоведении.