Пушкин не так категоричен, конечно. Но в творческой своей практике он поддерживает этот взгляд на человека, — да, впрочем, и в знаменитом противопоставлении Шекспира Мольеру подходит к нему очень близко.
Кстати, по поводу Шекспира.
Как мог Толстой после того, что он написал о людях в «Воскресении», издеваться над «отсутствием всякого характера у Гамлета?» Ослепление тем более непонятное, что сам диагноз был правилен: Гамлета действительно невозможно определить двумя или тремя признаками, Гамлет в самом деле «текуч», по любимому толстовскому слову.
Но тем-то он и поразителен! Новая литература с Гамлета началась — и почти ничего к нему не прибавила. Нельзя исчислить и взвесить, чем ему все писатели и поэты обязаны, в особенности поэты и писатели XIX, «гамлетовского», века. Даже если допустить, что такой-то или такой-то романист Шекспира не читали, они воспитывались на нем, так сказать, из вторых рук, они вобрали в себя атмосферу, им насыщенную. А Толстой и тут говорит «дребедень», так чудовищно сам себе противореча! Еще раз вспомним Вронского — рядом с Чацким, или Обломовым, например, или хотя бы даже с Раскольниковым, Вронского «не видно» — как не видно принца датского рядом с Альцестом. Та же причина — и то же оправдание неуловимости.
Эмигрантская «пушкиниана», по сравнению с советской, столь скудная, обогатилась к юбилейным дням сборником статей А. Бема «О Пушкине».
Автор предупреждает, что хотя он «не писал популярно-научного пособия, все же имел в виду прийти на помощь широким кругам читающей публики».
В книгу поэтому включен биографический очерк, да и некоторые другие статьи имеют характер отчасти осведомительный.
Сборник полезен, добросовестен, обстоятелен. Однако некоторые личные особенности А. Бема как исследователя и критика дают себя знать — и порой вызывают досаду.
Бем примыкает к гершензоновской линии в толковании Пушкина, т. е. склонен к признанию всяческих «бездн» за пушкинской ясностью. Линия эта, если и не Гершензоном проложена, то им наиболее талантливо и ярко отмечена. Гершензон был исключительно своеобразным человеком: у него и трактовка Пушкина сама собой получилась такова. Спорно, но увлекательно, парадоксально, и все же убедительно! Гершензон превращает Пушкина в «собеседника из третьего угла», но по крайней мере «собеседнику» этому действительно есть что сказать! Порой он даже захлебывается от идейного нетерпения.
Бем — писатель совсем другого склада. «Le style c’est l’homme», прислушаемся же к стилю:
«…Как волнующе близок лиризм „Евгения Онегина“, как очаровательны внезапные отступления, сколько незабываемой прелести в строфах, посвященных русской природе! Конечно же, „Евгению Онегину“ место в сокровищнице мировой поэзии, если до сих пор его мало знают и недостаточно ценят, то только потому…»