, что он становится совершенно отделенным от художников и в некотором смысле даже от самого себя. «Из своего окна я видел странные и задумчивые черные лица людей, снующих туда-сюда по тропинкам, заросшим спинифексом. Я видел кого-то, кого считал одним из своих художников, а потом этот кто-то уходил». Бардон понимал, что все кончено, но на самом деле все закончилось однажды поздно ночью, когда несколько человек постучали в его дверь, требуя поговорить с ними.
То, что произошло в ту ночь под Южным Крестом в буше, так потрясло Бардона, что он в отчаянии и спешке покинул Папунью; через несколько дней у него случился нервный срыв, и его положили в больницу. Тридцать лет спустя Бардон полностью оправился, но все еще чувствовал боль. «Есть вещи, о которых нельзя говорить, поэтому я тоже не могу рассказать о произошедшем, – сказал Бардон, когда мы сидели на веранде и смотрели на его сад. – Хватит», – добавил он. И мы остановились; заглядывать дальше под одеяло, укрывающее чужие секреты, было бы неправильно.
После того как вы вылетаете на «Боинге-747» из международного аэропорта Сиднея, требуется почти пять часов, чтобы покинуть австралийское воздушное пространство; большую часть этого времени я провела, просто глядя на тянущийся внизу буш. Сверху видно, как вся пустыня сияет странным и завораживающим мерцающим оранжевым цветом. Всякий раз, когда я спрашивала своего друга, какой цвет он любит больше всего, он отвечал, что именно такой: красный цвет центральной Австралии, когда вы пролетаете над ней утром. С высоты птичьего полета спинифекс и другие кусты казались маленькими точками на ландшафте, как и на многих картинах Центральной пустыни. А высохшие ручьи и изгибы скал превращались в завитки и извивающиеся кривые, в которых, без сомнения, можно было услышать целые эпические хоровые симфонии; я уже видела такое раньше, но то, что я вынесла из этого путешествия, было определенным бонусом, чем-то значительно более сложным.
Это было ощущение древности, в некотором смысле – той же древности, которая так очаровала меня в маленьком желтом камушке в Италии, но это было еще и ощущение, что земля – это нечто, что имеет собственное сознание. А также понимание того, что, хотя снаружи все выглядит красиво, здесь много печали и страданий – алкоголизм, расизм, жестокое обращение с женщинами и то ужасное чувство отупения, скуки и бессмысленности, которое я видела в своих странствиях. Все же меня не покидало ощущение, что под этой покрытой охрой поверхностью скрыта другая реальность, которую самая лучшая красная краска и, возможно, самая лучшая картина передает лишь намеком. Старый Билл Нейдье из Оэнпелли пытался объяснить ее неуловимость. «Мы не знаем, что это такое, – сказал он словами, которые были занесены в его книгу „Человек-какаду”, – это что-то скрытое, лежащее под поверхностью»