В черновике можно проследить, как оттачивал Пушкин эту сцену: «Прибежал француз-камердинер…», парик – «важный»; затем «кудрявый»; кафтан – сначала белый; Корсаков «опрыскивал голову духами», слово «головка» найдено потом; «с видом самодовольства два раза повернулся перед зеркалом»; отказался от шубы, «опасаясь измять свой наряд» и т. д. (VIII, 526).
По дороге продолжаются выяснения: «Корсаков осыпал Ибрагима вопросами, кто в Петербурге первая красавица? кто славится первым танцовщиком? какой танец нынче в моде?» (VIII, 15).
Ассамблея показана глазами Корсакова, это подчеркнуто авторскими ремарками: «Корсаков остолбенел»; «Корсаков не мог опомниться»; «Que diable est-ce tout cela[361]? – спрашивал Корсаков»; «Неожиданное зрелище его поразило», «Корсаков, смотря на сие затейливое препровождение времени, таращил глаза и кусал себе губы». Услышав звуки менуэта, «Корсаков обрадовался и приготовился блеснуть». Отметив молодую Наташу Ржевскую, «Корсаков к ней разлетелся и просил сделать честь пойти с ней танцевать» (за что и был оштрафован «кубком большого орла»!).
Кубком и завершается пребывание Корсакова на ассамблее: «Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу. «Послушай, Корсаков, – сказал ему Петр, – штаны-то на тебе бархатные, каких и я не ношу, а я тебя гораздо богаче. Это мотовство; смотри, чтоб я с тобой не побранился». Выслушав сей выговор, Корсаков хотел выйти из кругу, но зашатался и чуть не упал, к неописанному удовольствию государя и всей веселой компании» (VIII, 17–18).
За столом у боярина Ржевского вспоминают ассамблею. Ворчит Гаврила Афанасьевич: «Того и гляди, чтоб какой-нибудь повеса не напроказил чего с дочерью; а нынче молодежь так избаловалась, что ни на что не похоже. Вот, например, сын покойного Евграфа Сергеевича Корсакова на прошедшей ассамблее наделал такого шуму с Наташей, что привел меня в краску. На другой день, гляжу, катят ко мне прямо на двор; я думал, кого-то Бог несет, – уж не князя ли Александра Даниловича? Не тут-то было: Ивана Евграфовича! небось не мог остановиться у ворот да потрудиться пешком дойти до крыльца – куды! влетел! расшаркался, разболтался! <…> Дура Екимовна уморительно его передразнивает; кстати: представь, дура, заморскую обезьяну.
Дура Екимовна схватила крышку с одного блюда, взяла под мышку будто шляпу и начала кривляться, шаркать и кланяться во все стороны, приговаривая: «мусье… мамзель… ассамблея… пардон». Общий и продолжительный хохот снова изъявил удовольствие гостей.
– Ни дать ни взять – Корсаков, – сказал старый князь Лыков, отирая слезы смеха, когда спокойствие мало-помалу восстановилось. – А что греха таить? Не он первый, не он последний воротился из неметчины на святую Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать Бог весть на каком наречии, не почитать старших да волочиться за чужими женами…» (VIII, 22).