Отдал дань «арапской» теме (правда, в прозе) и Константин Бальмонт. В статье «Рыцарь девушки-женщины» он писал: «Пушкин был наполовину африканец, наполовину славянин, ариец <…> Главенствующее свойство африканца – пламенность, будь это солнечная пламенность египтянина, возлюбившего солнце, как отца и бога, или огненная пламенность мавра, жаждущего любви и завоеваний, или подземно-огненная пламенность негра, все чувства которого горячи, как почва около кратера».
Тему продолжил другой поэт-символист – Михаил Кузмин. Вот строки из его стихотворения «Пушкин»:
И он живой. Живая шутка
Живит арапские уста,
И смех, и звон, и прибаутка
Влекут в бывалые места…
Максимиллиан Волошин вглядывается в Пушкинскую Африку. В стихотворении «Пустыня» он представляет себе,
Как незапамятно и строго
Звучал из глубины веков
Глухой пастуший голос рога
И звон верблюжих бубенцов.
Замечательно отразил внутреннюю связь поэта с прадедом-африканцем молодой Борис Пастернак в триптихе «Тема с вариациями»:
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.
Скала и Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь: не домыслы в тупик
Поставленного грека, не загадку,
Но предка: плоскогубого хамита,
Как оспу, перенесшего пески.
Изрытого, как оспою, пустыней,
И больше ничего. Скала и шторм
[513]…
В ранних царскосельских стихах Анны Ахматовой мелькнул образ «смуглого поэта» (выражение А.И. Тургенева):
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
«Черный Пушкин», «Пушкин-негр» – герой детских воспоминаний Марины Цветаевой. Ей же принадлежит поразительное по глубине и историзму стихотворение «Петр и Пушкин», где формула «прадед – правнук» кровно связывает великого русского поэта с великим преобразователем России. И как отзвук придворных интриг:
Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
Той Африки, – царь-грамотей
Решил бы: «Отныне я – цензор
Твоих африканских страстей».
Тогда же (1931 год) в программном стихотворения о любимом поэте «Пушкинскую руку // Жму, а не лижу…» М.И. Цветаева вновь всматривается в его облик:
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
Сравним с признанием Эдуарда Багрицкого:
И мне, мечтателю,
Доныне любы:
Тяжелых волн рифмованный поход,
И негритянские сухие губы,
И скулы, выдвинутые вперед…
А вот детали портрета из стихотворного цикла Бориса Корнилова «Пушкин»:
Ноздри злы и раздуты,
Желтеют белки…
(«Путешествие в Арзрум»)
Или строки из другого стихотворения того же цикла:
Знаменитый ,
Молодой ,
Опальный ,
Яростный российский соловей,
По ночам мечтающий о дальней,