.
Пушкин завидовал «счастливцу В.А. Перовскому», который «видел и Рим и Везувий» (письмо В.А. Вяземскому от 17 августа 1825 г.)[655].
Об этом «увлечении Италией», восходящем к «садам Лицея», остроумно написал В.В. Набоков, комментируя строчку «Журчанье тихого ручья» из первой главы «Евгения Онегина»: «Обратите внимание на этот скромный ручеек, протекающий через онегинское имение. В кущах западноевропейской поэзии бежит, струится, стремится, плещет, блещет, лопочет и бормочет бесчисленное множество ручьев, ручейков, речек и речушек, берущих начало в (Виргилиевой) Аркадии, на Сицилии и в Риме и описывающих самые сентиментальные загогулины среди аккуратно подстриженной итальянской, французской и английской поэзии ХVI, ХVII и ХVIII вв.; а рядом неизменно прохладная сень листвы. <…> На самом деле тема эта восходит не столько к элегическим пейзажам Виргилия или сабинским угодьям Горация, сколько к Аркадиям в стиле рококо более поздних поэтов Средиземноморья с их идеализированной природой и мягкой травкой без единой колючки, на которую странствующего рыцаря так и тянет скинуть доспехи. Из знаменитых авторов этого безобразия назову Ариосто, с его нудным “Orlando furioso” (1532). Пушкин переложил с французского несколько октав (С-СХII) из песни ХХIII “Неистового Роланда”… Наш поэт уложил все это в пять строк (пятистопный ямб, рифма ababa):
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами…»
[656].
В одном из своих знаменитых «признаний в любви» к Италии Пушкин набросал целый перечень дорогих для него достопримечательностей, который и сегодня мог бы составить основу для любого путеводителя по этой стране:
Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись;
Где пел Торквато величавый;
Где и теперь во мгле ночной
Адриатической волной
Повторены его октавы;
Где Рафаэль живописал;
Где в наши дни резец Кановы
Послушный мрамор оживлял,
И Байрон, мученик суровый,
Страдал, любил и проклинал?
[657] (1828;
III,96)
В этом отрывке отразилось пушкинское видение страны, о которой он многое знал и к которой не раз обращался в поэтических грезах. В то же время здесь сфокусировано общее идеальное представление образованных русских об Италии, ее природных красотах и великой культуре, существовавшее в начале ХIХ века. Пушкин называет и один из своих главных источников этого представления: поэзия Байрона, проникнутая восхищением перед итальянским классическим искусством.