«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы (Букалов) - страница 215

Кажется, он <Пушкин> побывал волшебным образом и в Венеции, точно запомнив, как светит Веспер (Венера) на южном голубом небе; вдыхая запах лавра, приглядываясь к дремлющим в безветрии флагам, а там дальше, в Адриатике, морская мгла, и Бучентавр ему хорошо известен – изумительная гондола, украшенная резьбой, изображением быка с человеческой головой. В венецианском музее сегодня хранятся остатки того старинного Бучентавра, на котором дож выплывал в море и бросал в воду кольцо – символическое обручение Венеции с океаном»[661].

«Черный Веспер в зеркале мерцает», – напишет Осип Мандельштам в 1920 году (стихотворение «Веницейской жизни мрачной…»). Добавлю, что этот самый Бучентавр (Бученторо, в другой транскрипции) в обновленном виде, но по-прежнему украшенный флагами, как описал Пушкин, ежегодно в начале сентября принимает участие в качестве флагманского корабля в так называемой «исторической регате» гондол на Большом канале, привлекающей тысячи туристов со всего мира. В XVIII веке Бучентавр в праздник Вознесения совершал в сопровождении флотилии гондол переход от причала площади Святого Марка к острову Лидо[662]. По иронии судьбы, одним из первых пристанищ Иосифа Бродского в Венеции (1973 г.) стал пансион под названием «Бучентавр», расположенный на Riva San Biagio, рядом с Морским музеем.

В небольшой, но очень богатой картинной галерее «Линготто» (Pinacoteca Giovanni e Marella Agnelli al Lingotto), подаренной недавно, незадолго до смерти, сенатором и президентом ФИАТа Джованни Аньелли своему родному городу Турину, выставлено прекрасное полотно Каналетто «Бучентавр в день Вознесения» (1740). Там изображен пришвартованный к берегу Бучентавр, во всем своем золотистом великолепии. Очень похожий холст великого венецианца «Набережная Святого Марка с Бучентавром» (1729) хранится в Милане, в коллекции Креспи. Аналогичные полотна Каналетто с изображением Бучентавра имеются в собраниях Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве и Национальной галереи Вашингтона.

Приведенные строки Пушкина привлекли внимание многих исследователей и даже породили «продолжения» пушкинского текста, дерзко предпринятые такими мастерами, как Вл. Ходасевич (в Париже) и Дм. Вяч. Иванов (в Риме)[663]. А чудесный дар пушкинского проникновения в далекие миры и пространства ученые метко окрестили «всеведением поэта». Пушкин, как часто случалось, лишь наметил в своем стихотворении контуры ставшей ему известной исторической драмы, но развивать не стал. Когда я высказал искреннее сожаление по этому поводу своему учителю В.И. Порудоминскому, он хитро улыбнулся и заметил, что Пушкин развил эту тему, но в другом месте. В каком же? Да в «Полтаве», напомнил Владимир Ильич. В самом деле, Мазепа, хоть и не дож венецианский, но тоже старый правитель, гетман, богат, почти как дож, и любит юную красавицу… Пушкин сам написал об этом так: «Они (критики) объявили мне, что отроду никто не видывал, чтоб женщина влюбилась в старика, и что, следовательно, любовь Марии к старому гетману (исторически доказанная!) не могла существовать. <…> Я не мог довольствоваться этим объяснением: любовь есть самая своенравная страсть. <…> Вспомните предания мифологические, превращения Овидиевы, Леду, Филиру, Пазифаю, Пигмалиона – и признайтесь, что все сии вымыслы не чужды поэзии. А Отелло, старый негр, пленивший Дездемону рассказами о своих странствиях и битвах? А Мирра, внушившая итальянскому поэту одну из лучших его трагедий?» (1830;