«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы (Букалов) - страница 250

), а Ломоносов латинской поэмы не написал» (1827). Далее Пушкин опять с иронией отмечает: «Он в любопытном отступлении рассказывает, что старик приходил из Испании к Титу Ливию и что такой же старец, но к тому ж слепой, приходил видеть Петрарку» (подчеркнуто Пушкиным).

Вообще первое серьезное знакомство с Петраркой в России произошло именно в пушкинскую пору. Начало ему положил все тот же Константин Батюшков, сам известный поэт и автор статей о Петрарке и Тассо, едва ли не первый русский итальянист.

Он переводил сонеты Петрарки, переводы К. Батюшкова до сих пор включаются в собрания стихотворений великого итальянца на русском языке. Эстафету у Батюшкова принял другой поэт пушкинского круга Иван Козлов, уже нами цитированный. Его перу принадлежало, в частности, переложение одного из сонетов Петрарки в стансы:

У Пушкина есть еще одно сопряжение имен Ломоносова и Петрарки, сделанное в связи с трудами К.Н. Батюшкова в статье «О причинах, замедливших ход нашей словесности»: «Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского» (1824).

В повести «Метель» Пушкин цитирует Петрарку в оригинале: «Нельзя сказать, чтобы она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non é, che dunque?..» (если это не любовь, то что же?) (1831). Ошибки в орфографии и грамматике пушкинской цитаты были замечены филологами[754]. Считается, что Пушкин воспроизвел ее по книге швейцарского историка Сисмонди (1813). Первый исследователь итальянских литературных интересов Пушкина А.П. Налимов отметил, что эпиграф плохо увязан с содержанием канцоны Петрарки, Пушкин лишь позаимствовал красивую форму и «воспользовался словами старика Петрарки для совсем новых поэтических тем»[755].

«Подобно Батюшкову… Пушкин воспринимал и ценил Петрарку не как основателя гуманизма, а как великого мастера любовной лирики – поэта любви par excellence», – заметил Н. Розанов.

В августе 1823 г. Пушкин сообщает брату Льву о своих сомнениях в связи с публикацией поэмы «Кавказский пленник»: «… я не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, роль Петрарки мне не по нутру». Об этом же он потом скажет конце первой главы «Евгения Онегина»: