.
И далее ученый высказывает остроумную гипотезу, что набросок с десятью темами тяготеет к «Декамерону». «Нетрудно представить себе долгие вечера в Тригорском, когда тесный кружок друзей – женщин и мужчин – развлекается, выслушивая рассказы то одного, то другого собрата. У Боккаччо, как известно десять затворников, укрывшихся от чумы, свирепствовавшей во Флоренции, посвящают рассказам десять вечеров. Так что на каждого из повествователей всего приходится десять новелл. Если такая же игра возникла в Тригорском, то десять тем, записанных Пушкиным, вполне могут быть его памяткой: о чем рассказал, или о чем собирается рассказать», – развивает свою догадку В. Листов и поясняет: «Конечно, святогорские окрестности – не окрестности Флоренции, а тревоги Пушкина навеяны не буквальной чумой». Следует цитата из письма, написанного пятью годами раньше из Кишинёва Сергею Тургеневу: «Я сам в карантине, и смотритель Инзов не выпускает меня, как зараженного какою-то либеральною чумой». Листов напоминает, что одно из главных условий, которые ставят себе персонажи «Декамерона», состоит в том, чтобы «каждый воздержался от каких-либо известий извне», т.е. не говорить о чуме! Но и среди названий, записанных Пушкиным, нет ни одного, которое намекало бы на актуальный сюжет, было бы как-то связано с текущими событиями (и уж тем более напоминало бы о расправе над декабристами!).
Отголосок Боккаччо чувствуется и в стихотворном послании Пушкина к Алексею Вульфу из Михайловского в Дерпт. Поэт рисует в нем некий идеал затворнического существования трех молодых мужчин – Вульфа, Языкова и самого Пушкина – среди прекрасных дам, в которых они «мертвецки влюблены». Но ведь и все трое мужчин «Декамерона» – Памфило, Филострато и Дионео – отличаются тем же. Как говорит, краснея, Неифила, «хорошо известно, что они влюблены в некоторых из нас»[759].
Каждый новый день «Декамерона» общество проводит в новом замке, в новом имении. В стихотворении Пушкина этому условию соответствует третья строфа:
Запируем уж, молчи!
Чудо – жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света.
И Виктор Листов делает убедительный вывод: «Нам представляется, что список из десяти названий приоткрывает малоизвестную, почти полностью утраченную область творческого наследия Пушкина – область устной новеллы. Истолкование автографа как перечисления сюжетов, рассказанных в гостиной, и связь их с «Декамероном», устраняет многие противоречия в подборе и характере тем автографа. Ибо вслед за Боккаччо Пушкин волен здесь чередовать исторические персонажи с вымышленными, отечественные с зарубежными, подцензурные с неподцензурными»