Царем когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье… (1824; IV, 186)
Послание другу Евгению Баратынскому помечено «Из Бессарабии»: «Еще доныне тень Назона // Дунайских ищет берегов…» (1822). В письме другому другу – Н. Гнедичу Пушкин, описывая край своей ссылки, снова обращается к судьбе римского поэта:
В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил… (1821; II, 170)
Этот же мотив звучит в обращении к Чаадаеву:
В стране, где я забыл тревоги прежних лет,
Где прах Овидиев пустынный мой сосед… (1821; II, 187)
Еще в «Онегине» Пушкин объяснил читателям, что формальной причиной ссылки Овидия
…Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей. (VI, 8)
Сам Пушкин был верным адептом Ars amandi (или Ars amatoria), «Науки любить», воспетой великим римским поэтом. Эпическая поэма с таким названием стала одним из памятников латинской литературы и на двадцать веков пережила своего создателя. Прежде всего потому, что, по меткому замечанию одного французского автора, это была собственно не «наука любить», а «наука соблазнять». Впрочем, остановимся на пушкинском варианте: «наука страсти нежной»…
В отдельном издании первой главы «Онегина» (1825) есть примечание, посвященное Овидию и не включенное в полное издание романа: «…Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла: «Alterius facti culpa silenda mihi»[812] (VI, 653).
О книге Овидия «Tristium» («Скорбные элегии») Пушкин пишет в статье «Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова»: «Она выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидиевых (кроме «Превращений»). Героиды, элегии любовные и сама поэма «Ars amandi», мнимая причина его изгнания, уступают «Элегиям понтийским». В сих последних более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности и менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чуждого климата и чуждой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!» (1836; ХII, 82). Имя римского поэта навсегда связано с судьбой Пушкина-изгнанника. Вспомним, что по приезде в Кишинёв Пушкин вступил в масонскую ложу «Овидий»[813].
Ранее Пушкин широко использовал тексты Овидия («Tristium» и «Письма с Понта») для сопоставления своей судьбы с судьбой римского поэта:
Овидий, я живу близ тихих берегов,
Которым изгнанных отеческих богов
Ты некогда принес и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил;