.
Описывая одну из самых знаменитых скульптур Микеланджело («Пьету»), Джорджо Вазари так говорит о фигуре мертвого Христа: «Никто и не представляет себе, как прекрасны члены, как искусно сделано тело, как на его наготе выделены мускулы, вены, жилы поверх костяка, и нет мертвеца, более сходственного с мертвецом»[933].
Вот что сообщал сообщал Н.М. Карамзин в хорошо известных Пушкину «Письмах русского путешественника»(1801): «Показывая Микель Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью; но анекдот сей совсем невероятен»[934].
Пушкин, безусловно, знал и сочинение французского поэта Ле-Миера «Живопись» (1769), где по поводу Микеланджело Буонарроти сказано: «Часто повторялось, что для того, чтобы придать более истины распятому, Микель Анджело заколол кинжалом натурщика на кресте… Никогда еще момент вдохновения не мог быть моментом преступления, и даже я не могу поверить, чтобы преступление и гений были совместны». Пушкин счел уместным перефразировать эти слова Ле-Миера в своей трагедии.
История о работе Микеланджело в монастырской мертвецкой была не раз описана. Замечательный биографический роман американского писателя Ирвинга Стоуна «Муки и радости» содержит жуткую сцену в подвале флорентийской обители: «…Но страх исчез так же быстро, как и появился. Ведь он держал в своих руках человеческое сердце! Он был счастлив от сознания того, что прикоснулся к самому важному органу тела человека, увидел его, ощутил его плоть. Он взрезал ножом сердце и был потрясен, обнаружив, что внутри его пусто. Потом он вложил сердце снова в грудь и поставил на свое место ребра, рисунок которых художники без особых хлопот постигали на первом встречном худощавом тосканце. Но теперь Микеланджело в точности знал, в каком именно месте под ребрами бьется сердце»[935].
Автор плафона Сикстинской капеллы, Микеланджело словно бы бросил вызов небу, творя свой мир и настаивая на богоподобности земных людей. Недаром один из наставников юности художника, поэт и мыслитель Пико делла Мирандола вложил в уста Савоафа, обращающегося к своему творению, Адаму, такие слова: «Я создал тебя существом не небесным, но и не земным, чтобы ты сам себе сделался творцом и сам окончательно выковал свой образ». Кажется, что именно эти слова Бог бросает первому человеку на центральной росписи Сикстинского плафона. Столь же сильное впечатление производят и фигуры на алтарной фреске Микеланджело «Страшный суд». При взгляде на них вспоминается пушкинский Пророк, обнимающий своим крылатым вдохновением дали вселенной: