.
Ло Гатто в начале 20-х годов основывает в Неаполе журнал «Россия», вокруг него начали объединяться молодые коллеги-энтузиасты – Риккардо Пиккио, Федерико Вердинуа, Джованни Мавер, Пьеро Гобетти и другие. «Именно в двадцатые годы, – пишет Ло Гатто о своей поездке в Прагу, – во мне созрело страстное увлечение Пушкиным, из которого я отважился уже перевести в прозе “Евгения Онегина”. То, что для русских эмигрантов Пушкин являлся символом неразрывности их связи с родиной, то, что они часто собирались во имя Пушкина и печатали о нем статьи и книги, воодушевило меня на углубленное изучение “моего” Пушкина, и в 1937 году, в столетнюю годовщину его смерти, я опубликовал перевод того же “романа в стихах”, – в стихах же».
Огромное значение для становления Ло Гатто-пушкиниста стала его встреча и дружба с замечательным русским поэтом Вячеславом Ивановым, жившим в Италии. Они встречались в середине двадцатых годов в римском кафе «Aragno» (сейчас не существующем): «Возможно, посредником в этой встрече была Ольга Резневич-Синьоррелли, биограф и близкая подруга Дузе; римский дом Ольги прежде всего благодаря ее русскому (а вернее, прибалтийскому) происхождению и исключительному гостеприимству был весьма притягательным для писателей и художников. Не исключаю, что ближе сойтись с Ивановым помог и устроенный мною позже скромный прием по случаю очередного пребывания в Риме Дмитрия Мережковского и его жены, поэтессы Зинаиды Гиппиус. Моя жена (Зоя Матвеевна Воронкова, – А.Б.) как истинная россиянка превратила наш дом, богатый только книгами да самоваром, в этакий “русский уголок”, где говорили исключительно по-русски… Познакомившись с Ивановым, я, будучи специалистом по русской литературе, писал о нем как о поэте, обнаружив к тому же, что любимейшим его поэтом был Пушкин, к которому я обратился еще в 1922 году скромным переводом в прозе «Евгения Онегина»… Встреча в кафе Aragno положила начала моей дружбе с великим поэтом-символистом, отчасти… благодаря тому, что я решился просить Иванова оценить работу, которой в ту пору занимался».
Далее Ло Гатто поясняет: «Работа эта была задумана давно: речь шла о том, чтобы преодолеть в себе изначальное неприятие стихотворного перевода. Короче: я начал полусерьезно-полушутя переводить пушкинского “Онегина”. Когда я встретился с Ивановым в кафе Aragno, у меня было при себе несколько строф нового перевода, в котором я пытался не столько найти итальянский эквивалент содержанию пушкинского стиха, сколько, прибегнув к одиннадцатисложнику, сохранить живой пушкинскую строфу из четырнадцати строк, которую я определил как ритмическую систему между сонетом и октавой… Очевидно, они произвели на него впечатление, ибо он захотел послушать еще и пригласил меня к себе, чтобы поговорить о возможности работы над моим дерзким замыслом.