, Марина, тебя им замучит, Марина, и ты никогда – понимаешь? никогда! – уже не сможешь написать ничего о России под своим именем, о России будет писать только Петухов, – Марина! ты под конец возненавидишь Петухова! А потом (совсем уж захлебнувшись) нет! зачем потом, сейчас же, одновременно с Петуховым мы создадим еще поэта, – поэтессу или поэта? – и поэтессу и поэта, это будут близнецы, поэтические близнецы, Крюковы, скажем, брат и сестра. Мы создадим то, чего еще не было, то есть гениальных близнецов. Они будут писать твои романтические стихи.
– Макс! – а мне что останется?
– Тебе? Все, Марина. Все, чем ты еще будешь!
Как умолял! Как обольщал! Как соблазнительно расписывал анонимат такой славы, славу такого анонимата!
– Ты будешь, как тот король, Марина, во владениях которого никогда не заходило солнце. Кроме тебя, в русской поэзии никого не останется. Ты своими Петуховыми и близнецами выживешь всех, Марина, и Ахматову, и Гумилева, и Кузмина…
– И тебя, Макс!
– И меня, конечно. От нас ничего не останется. Ты будешь – все, ты будешь – все. И (глаза белые, шепот) тебя самой не останется. Ты будешь – те.
Но Максино мифотворчество роковым образом преткнулось о скалу моей немецкой протестантской честности, губительной гордыни все, что пишу, – подписывать. А хороший был бы Петухов поэт! А тех поэтических близнецов по сей день оплакиваю».
Мы не знаем, делал ли Волошин подобные предложения Толстому. Но из собрания сочинений графа совершенно точно можно «выкроить» не меньше полудюжины прозаиков и поэтов, никак друг с другом не пересекающихся. Один писал несколько сусально-слащавые стихи о древних исконных славянских мифах и сказках, которые можно было иллюстрировать картинами Васнецова или Маковского-старшего. Другой – декадентские стихи о Дафнисе и Хлое. Третий – «жизнеописательные», сугубо реалистические, социальные и психологические романы, повествующие об острых и злободневных конфликтах в современном ему обществе («Хождение по мукам»), четвертый – исторические романы («Петр Первый»), пятый – фантастические и приключенческие романы (пресловутый «Бунт машин», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»), шестой – детские сказки («Золотой ключик»). Всех этих писателей трудно было назвать гениями, но все они, безусловно, были не без способностей и к тому же крепкими профессионалами, которые, возможно, звезд с неба не хватают, но точно никогда не опускаются ниже определенной планки.
Заключая договор с Толстым, издатели могли твердо рассчитывать на то, что получат вещь, которую заказывали и которую можно опубликовать. Сам Алексей Николаевич, по свидетельству его пасынка Федора, говорил о своем и чужом творчестве без всякого пиетета: «Отчим посмеивался над писателями и поэтами, которые могут писать лишь в минуты „вдохновения“. Это удел дилетантов. Писательство – это профессия. Писатель не должен ждать, когда вдохновение сойдет на него. Он должен уметь управлять „вдохновением“, вызывая его, когда это ему нужно…». Возможно, это несколько противоречит расхожим представлениям о творце, воображенью которого «нет закона». Возможно, кому-то, наоборот, покажется что с такими творцами гораздо проще иметь дело.