– С собаками проще, – продолжал дед.
Ривер не любил собак, но почел благоразумным не озвучивать эту информацию до тех пор, покуда не выяснится, к чему клонит собеседник.
– Достаточно одного взгляда на лапы. Знал об этом?
На это, кажется, определенно требовалось что-то ответить.
– Нет, – сказал Ривер, выдержав без малого трехминутную паузу.
– Что – нет?
– Я не знал об этом.
– О чем ты не знал?
– О том, что вы сказали. Про собак.
– Надо смотреть на лапы. Чтобы узнать, какого размера они будут, когда вырастут. – Он снова принялся рыхлить землю, удовлетворенный вкладом Ривера в беседу. – У щенков лапы всегда на вырост. У детей – иначе. У них ноги отрастают только с годами.
Ривер смотрел, как с лезвия садового совка осыпается земля. Мелькнуло что-то красно-серое, извивающееся, всего на один момент. Быстрый поворот лезвия совка – и оно исчезло.
– Я не хотел сказать, что твоя мать выросла крупнее, чем ожидалось.
Это был червяк. Это был червяк, который теперь (если то, о чем он слышал, было правдой) превратился в двух червяков, находящихся в двух разных местах. Интересно, помнит ли червяк, как когда-то был одним целым червяком? И было ли ему тогда вдвойне лучше или только наполовину? Ответить на такие вопросы было невозможно. Можно было изучить биологию, но не более того.
– Я имел в виду, что ее норовистость взялась невесть откуда.
Он продолжал вскапывать землю совком.
– У твоей матери на счету немало ошибок. И твое имя – самая пустяковая из них. Но знаешь, что хуже всего?
На это тоже требовалось как-то отреагировать, но Ривер не придумал ничего лучшего, чем просто мотнуть головой.
– Она до сих пор так и не поняла.
Он принялся копать усерднее, словно в клумбе было зарыто нечто, что следовало вызволить на свет божий.
– Все люди ошибаются, Ривер. Я в прошлом тоже совершал ошибки, и из-за некоторых моих ошибок пострадали другие. И это именно те ошибки, которые нельзя забывать. Из них надо извлекать уроки. Но твоя мать не такая. Она словно нарочно раз за разом повторяет одни и те же ошибки, от которых никому не выпадает большой радости. И в первую очередь тебе. – Он поднял взгляд на Ривера. – Но ты не должен думать о ней плохо. Я просто говорю, что такое поведение – это в ее природе.
«Это в ее природе», – думал Ривер, дожидаясь, когда дед вернется из уборной. На сегодня оспаривать данный факт уже не представлялось возможным. Она до сих пор так и продолжала повторять одни и те же ошибки, одну за другой и в том же темпе.
Что до старика, то, когда Ривер прокручивал в памяти подобные ситуации – судейская панама и свитер с прорехами на локтях, садовый совочек и потные ручейки, сбегающие по округлому лицу селянина, – трудно было избавиться от ощущения, что это были лишь постановки. Весь реквизит налицо: большой загородный дом, окруженный садом, а чуть дальше – пастбище и кони. Словом, классический старорежимный джентльмен с английских раздолий, вплоть до словарного запаса. Слово «норовистость» было из романа начала двадцатого века, из того мира, где всякие Во и Митфорды играли в карты за ломберными столиками