Так как мой собеседник молчал, то я не удержался и спросил: мол, как же так, вот Вы сказали, что наша армия — в поле, а наш десятник Шпыняй, тем не менее, — тут, в городе? И ещё на нас клевещет. Как такое понимать?
— Вот что, парень, — ответил мне Мясник. — Доверия к вам никакого нет и быть не может. Для начала получите свои двадцать плетей за дезертирство, а потом будете на подсобных работах. А про золотишко помалкивай — если ценишь свою мелкую и ничтожную душонку ну хотя бы в грошовую монетку…
Когда я шёл назад в камеру, провожатый ткнул меня кулаком между лопаток:
— Повезло вам: вчерась троих таких же, как вы, повесили, шпиёнов. Один ногами долго дрыгал, сердешный. Плакал ещё перед смертью, зараза: мол, мать с ума сойдёт…
Вот так я и заработал свои первые военные шрамы… Отделали нас знатно: мы потом сутки отлёживались. С тех пор я к своей шкуре начал относиться гораздо бережнее.
Нас продолжали держать в этом же тюремном подвале. Каждый день спозаранку нас выгоняли на работы: чистить городскую конюшню, рубить дрова для костров на питание гарнизона. Как оказалось, Шпыняй сидел в камере, почти по соседству с нами, и его гнобили куда как сильнее нашего: он даже чистил нужники. Мы с ним не общались, и набить ему морду оказалось невозможным: мы работали в разных местах и не имели возможности свободно ходить там, где нам хотелось, поэтому встретиться и «поговорить» с ним никак не получалось. Так, иной раз Малёк покажет ему жест неприличный — и топаем каждый на своё заслуженное место.
Кстати сказать, в конюшню привели наших трофейных лошадей. Мы их сразу узнали, по нихельской масти. По мордам коней пока различать не умели, но где бы вдруг взялись в городе четыре статных нихельца, как не от нас??? Мы сдуру похвастались, — так нас конюх отругал, как непутёвых мальчишек: коней к нему привели взопревших и нечищенных. И ведь нам они принадлежали меньше суток, а мы ухитрились так их измучить своей неправильной ездой, что бывалый конюх только диву давался.
Я как нутром чувствовал, что умение обращаться с лошадьми мне обязательно пригодится, и поэтому выспрашивал у этого мужика все правила. Он, сам небритый и вонючий, полусгорбленный, общался со мной очень неохотно, сквозь зубы, но я старательно чистил коней, подносил им воды без приказа, т. е. делал то, что мог и не делать, и этот замкнутый мужик немного смягчился, хоть и продолжал не доверять «тюремщикам». Вскоре я начал и седлать коней, под привередливым присмотром.
В тюрьме главное — сохранить человеческий облик при ежедневных унижениях. Нас с Мальком старались лишний раз не трогать, зная, что мы можем и очень сильно обидеться. Но даже при таком привилегированном положении каждый день доставлял нам неприятности.