— Товарищ Липинская? — улыбнулся он глазами.
— Да… Я по делу зверосовхоза…
— Знаю, — перебил он. — Без меня здесь накуролесили, но теперь займемся вашим хозяйством всерьез… Придется кое-кому круто.
Стефания досадливо отмахнулась, будто желая этим движением согнать непрошеный румянец.
— О вас говорил Пастиков, — ободрял ее Линицкий. — Ну, рассказывайте… Кстати, вот телеграмма оттуда… Строчат, что начало у вас неплохое и просят разрешения на постройку рыбоконсервной фабрики.
— Наши?!
По скулам секретаря прокатились толстые желваки.
— Да, вот за подписью Пастикова.
И только тут Стефания ухватилась за слова, которые приготовила для встречи с главой краевой парторганизации. Секретарь перебирал в руках конец кавказского пояса и ободрял ее взглядом. Оказалось, что крайком был подробно обо всем осведомлен. Секретарь выпрямился и улыбнулся, когда Стефания рассказала о борьбе с бандой.
— И эта девица там? — оживленно спросил он.
— Там… Ее нужно обязательно перетянуть.
— Очень хорошо!
— А вы не представляете, какое там место и какая интересная работа… Вот бы вам приехать… и отдохнули бы.
— А что ж… Это пожалуй, только не сейчас.
Секретарь потер ладонью бритый затылок и пристальнее взглянул на посетительницу.
— Ну, что же, закладывайте фабрику, — сказал он…
…На квартиру она шла вприпрыжку, не чувствуя своего тела. Она как будто отдыхала от этих последних дней скитаний и бесплодных волнений. И когда ворвалась в квартиру, то закружила в объятиях мать, своего черноголового крепыша Володю.
— Завтра поведу тебя в театр, — говорила она сыну. — А фабрика! Ты подумай только, через какие-нибудь годы от гудков задрожит тайга, и будет среди лесов зеленый городок, и мы уедем туда жить.
А когда поужинали и Володька уснул, подошла к постели матери и тихо спросила:
— Не спишь?
— Нет. А что?
Старуха опустила на пол отекшие мозжащие ноги и полусонными глазами старалась уловить лицо дочери.
— Знаешь, я хотела поговорить… Ну… сама понимаешь, что я без мужа прожила четыре года, а ведь я молодая… и сильная…
— За кого же хочешь? — без размышлений догадалась мать.
— Да там есть человек один… Но, знаешь, у меня сомнения… Он, правда, большой умница и парень, безусловно, свой…
— Свой, — позевнула старуха. — Ты сама больше знаешь.
— Мне уже двадцать седьмой, мама… подумай… И силы хоть отбавляй… Он такой высокий, с черной бородой… Ну, и на строительстве человек бесценный.
— Тебе судить, — отрезала мать. — Одна головня и в печи не горит, а две и в степи пылают.
Мать прошлепала через темную комнату голыми пятками. В окна маячили бледные блики уличных фонарей. Город замолкал. Только по главным улицам громыхали еще автобусы и о каменную мостовую визгливо цокали подковы.