Заморские гости тоже были очень молоды, они интересовались своей собственной личной жизнью гораздо больше, чем своей ролью представителей свободного мира. А нам было не так уж и важно, кто они. Важно было – откуда они. Мы не понимали их страхов. Они боялись по какому-нибудь катастрофическому стечению обстоятельств застрять в этом черно-белом социалистическом мире. Они боялись и возвращения домой: там должна была закончиться эта сказка, в которой они были временными богачами, Гарун-аль-Рашидами, приносившими невиданные напитки и яства… В те времена хорошая еда относилась к антиквариату. По поводу редкостных продуктов питания приводились образованными людьми цитаты из классической литературы. Даже вкус был второстепенным: люди поглощали субстанцию, которая появилась чудом и вскоре исчезнет уже навеки.
– Садись, спасибо за бутылку. Ребята, начинаем по новой, Джереми виски принес! Ура.
Не помню точно, с какого времени я была уверена, что мне там не жить. Уж точно с шестьдесят восьмого года. Когда люди говорили о своих планах на будущее, я слушала сочувственно, но в глубине души удивлялась: «Какие могут быть планы на будущее? Здесь?»
Не берусь логически, исторически, морально и философски обосновывать такую точку зрения. Это была не точка зрения, а чувство.
Ведь планы на будущее предполагают надежды на успех. А у меня было ощущение, что успех в тех условиях всегда был компромиссом, часто – цепью мелких предательств. Привычка к успеху разъедала людей изнутри. Я знала, я выросла среди успешных людей.
Конечно, был и другой род успеха: успех моральной победы, достигавшийся ценой отказа от всех внешних, материальных, поверхностных успехов. Успех маргиналов: диссидентство, самиздат. Вокруг меня были такие люди, и я их любила и восхищалась ими. Считала их героями. Но я-то героем не была. Моя относительная порядочность была наивностью и чистоплюйством и во многом объяснялась тем, что я выросла в обеспеченной семье и с поисками еды, жилья и прочими ужасами дела почти не имела.
Мне совершенно не хотелось жить в обществе, где всегда есть место подвигу.
Все, кого я знала, часто и детально говорили об отъезде. Теперь почти совсем забыли самое главное: в те времена люди, решившиеся на эмиграцию, чаще всего покидали свое место жительства впервые, а до того и в туристическую поездку никогда не выезжали. Впервые – и навсегда.
Никто не рассуждал о патриотизме, конечно. Это было пустое слово из газетного лексикона. Патриотизм – это любовь. Если за пределы ограниченного пространства тебя не выпускают, то трудно относиться к этому пространству с любовью. Помещение, из которого запрещают выходить, всегда напоминает камеру.